Читать книгу - "Сын теней - Джульет Марильер"

Тот год выдался урожайным. Ибудан поспевал повсюду, его высокий рост и яркая шевелюра выделяли его в толпе остальных мужчин на любой работе: на сборе урожая, во время отбраковки скота, на бойне, при починке или подготовке к зиме крыши или стен. Шон часто работал рядом с ним. Он был потоньше, а черные, непокорные волосы унаследовал от мамы. В те дни Эйслинг не отвлекала Шона, ее и брата удерживала дома забота об их собственном урожае, чему я была очень рада. Лайам готовился к путешествию на юг, получал и отправлял депеши, планировал, совещался со своими капитанами. Шон не допускался на эти встречи, ему ведь не предстояло путешествие на собрание сливок общества. Отличный стратег, Лайам не торопился вводить племянника в этот могущественный и опасный круг. Он считал моего брата слишком юным, чтобы играть в сложные политические игры. В свое время Шон станет лордом Семиводья. Он должен научиться всегда быть на шаг впереди соседей, поскольку любой из них может в одно мгновение превратиться из друга во врага. Лайам учил его этому и ждал, пока Шон сбросит юношескую порывистость и превратится в настоящего вождя.

Меня вполне устраивало, что все вокруг заняты. Сбор урожая и подготовка к поездке в столицу отвлекли внимание жителей Семиводья от меня. Ниав и ее муж ожидались к Ман Фоуэр, когда день сравняется с ночью, и мы вступим в период зимней тьмы. У этих дверей стоит Хранительница рождений и смертей. Она, возможно, старая карга, но с возрастом, обычно, приходит мудрость. В день солнцеворота, те, кто не боится открыть ее голосу свой разум, могут просить ее мудрого совета. А мне как раз, ой, как нужны были мудрость и совет, да побыстрее. Но не совет Дивного народа. Я и так знала, что они мне сказали бы, и начинала подозревать, что может стоять за их словами. Я чувствовала, что меня поймали в ловушку, и мне это совсем не нравилось.

Я отрезала от бранова плаща подол, чтобы можно было носить его на улице, не собирая слишком много грязи. Отчистив отрезанный лоскут, я разрезала его на аккуратные квадратики и сложила их в небольшой дубовый сундук у изголовья своей кровати. Там уже лежали и другие кусочки. Лоскуты ношеной рабочей робы отца. Симпатичная розовая шерсть из старого платья Ниав. Краситель для этого платья я когда-то варила сама. Она была в нем счастлива и долго носила его, пока не полюбила другое. Еще там лежали остатки моего практичного, домотканого испорченного дорожного платья. Я вырезала их из спины, потому что только оттуда можно было что-то спасти, остальное же платье было сплошь заляпано кровью, рвотой, а то и чем похуже. Остатки пришлось просто сжечь. Я его не оплакивала. И старалась совсем об этом не думать. Я углубилась в работу. В аптечке, наверное, никогда не было так много снадобий, сад никогда не находился в таком порядке — ни единой сухой веточки, ни ростка сорняка. Когда снова почти приблизилось новолуние, и мама как-то пришла меня проведать, я как раз готовила к сушке розовые лепестки и неожиданно обнаружила, что тихонько напеваю про себя слова той самой старой-престарой колыбельной.

— Продолжай, — сказала Сорча, усевшись у окна. Глаза ее на похудевшем лице казались огромными, как у совы. — Мне нравится, что ты поешь. Тогда я уверена, что тебе хорошо, несмотря ни на что. Несчастные женщины не поют.

Я взглянула на нее и вернулась к своим лепесткам. Они повисали у меня на нитке, как яркие капли крови. Где он теперь? В какой далекой стране он рискует жизнью ради мешка с серебром от какого-нибудь чужака? Под каким невиданным деревом, в какой странной компании лежит он без сна с оружием в руках и тихо ждет рассвета?

— Лиадан.

Я обернулась.

— Сядь, Лиадан. Я кое-что тебе принесла.

Я изумленно послушалась. Мама развернула принесенный сверток.

— Ты, конечно, помнишь это платье. Оно очень старое. Слишком старое, его уже нельзя носить. — Она погладила выцветшую синюю ткань, тонкими пальцами обвела старую вышивку, теперь почти незаметную.

— Я подумала, а вдруг тебе удастся спасти пару лоскутов. Края придется подрубить. Но ты всегда была талантливой швеей. Однажды эти юбки касались моря и песка… такие дни бывают лишь раз в жизни… и еще я носила его в день, полный огня и крови. Мне больше не нужно хранить это платье, чтобы оживить воспоминания. Оба дня навеки отпечатаны в моем сердце. Что бы ты ни мастерила для будущего малыша, эта ткань должна быть там использована.

Возникло долгое молчание. Я встала, заварила мятного чая и разлила его в чашки. Одну я поставила на каменный подоконник рядом с мамой, и тогда уже не могла избежать ее взгляда. Оказывается, она улыбалась:

— Ты собиралась сказать мне сама, доченька, или ждала, пока я тебе скажу?

Я поперхнулась:

— Ко… конечно, я бы тебе сказала. Я не тебя боюсь, мамочка.

Она кивнула:

— У меня лишь один вопрос, и вовсе не тот, которого ты, возможно, ожидаешь. Я должна знать: этот ребенок был зачат в радости?

Я посмотрела ей прямо в глаза. Ответ можно было прочесть у меня на лице.

— Хм-м-м, — снова кивнула она. — Я так и думала. Твоя походка, и эта легкая улыбка и вообще все поведение — испуганные, сломленные женщины так себя не ведут. И все же он с тобой не остался. Как такое может быть?

Я села напротив нее на трехногую табуретку, грея руки о чашку.

— Он не знает о ребенке. И не может знать. И он просил меня остаться с ним. Я отказала.

Возникла пауза. Мама молча пила чай. Думаю, скорее, чтобы доставить мне удовольствие, чем потому, что хотела пить.

— Я думала, — осторожно начала она, — я думала, что, возможно, этот ребенок зачат одним из… из Иных, что именно поэтому ты тогда исчезла настолько бесследно, что все усилия Лайама и Эамона обнаружить твой след были тщетны. И что именно поэтому ты никому не раскрываешь своего секрета, а, Лиадан?

Ребенок Дивного народа. Мне почти захотелось это признать, столь удобным было объяснение.

— Я не путешествовала за границы нашего мира, мама, хотя я… я видела Дивный народ, они говорили со мной. Отец этого ребенка простой смертный, и я не назову его имени.

— Понятно, — медленно произнесла она. — Ты их видела. Значит все это — тоже часть той же самой истории. Но хотя бы со временем мы сможем узнать, как его зовут? Кто сделал тебе ребенка и исчез, словно его и не было? Твой отец захочет призвать этого мужчину к ответу, Шон и Лайам, скорее всего, пойдут еще дальше и заговорят о мести.

Я ничего не ответила. Снаружи поднимался ветер, тени ветвей и сухие листья метались по каменной стене. Светило ослепительное осеннее утреннее солнышко, его свет дразнил, обещая тепло, которого не мог уже дать.

— Мама… — голос у меня дрожал.

— Все в порядке, Лиадан. Говори, если хочешь.

— В этом-то все и дело. Я никому не могу рассказать. Даже тебе. Мама… как я могу говорить об этом с отцом? Я не могу… я не выйду замуж за незнакомца, как Ниав. И не собираюсь растить ребенка в стыде и молчании. Но как я скажу ему? Как я расскажу Шону, Лайаму и… и…