Читать книгу - "Дипломатия Волков - Холли Лайл"

Хасмаль подумал об участи, которой ему в конце концов удалось избежать.

– Иногда судьба сулит нечто худшее, чем женитьба или даже смерть, но и то, и другое достаточно скверно.

Капитан вновь рассмеялся.

Зажмурив глаза, Хасмаль подставил лицо солнцу, наполнил грудь морским воздухом и вдруг осознал, что впервые может по-настоящему вздохнуть – с того самого вечера, когда, окутанный магией, испортил Доктииракам праздник Дня Именования... просто потому, что мог это сделать. Свободен, свободен и еще раз свободен; он избежал своей участи, ускользнул от нежеланной судьбы, выиграл свою битву. И пусть он сейчас на корабле, направляющемся невесть куда, и пусть он не переносит море, пусть его мутит от постоянной качки, все это не важно. Он заплатит цену за право быть самим собой.

Винсалис, древний поэт, философ, мудрец и покровитель Соколов, некогда сказал: «Наше искусство выбирает мгновение и человека, а потом гонит его вперед – пока не лопнет сердце, до самого конца; лишь глупец рискует заняться магией, не имея благородной причины».

«Возможно, я и трус, но я не хочу умирать ради Соколов. Я не хочу более служить магии в качестве транспортного средства».

В День Именования он сумел убедить себя в том, что имеет Добрые причины проскользнуть незамеченным внутрь Дома Доктиираков. Улица Каменотесов – да что там! – весь квартал Бремиш кишели слухами о войне, к которой готовилась правившая в городе Семья, рассказами о чужеземных посланцах, представляющих не одно-два враждебных Семейства... Утверждали, будто предстоящая свадьба вовсе не окажется ею, и он решил, что окажет услугу и себе, и Семье. Посему он призвал чары Соколов, дабы понаблюдать за кознями Семей, – уверяя себя при этом, что не праздное любопытство, а только чувство самосохранения движет им, – но, сделав так, пробудил в потустороннем мире интерес к себе и потому оказался связанным с Семьями и лишь чудом не разделил судьбу Галвеев.

«Не играй там, где играют боги – их игры придутся тебе не по вкусу; потом, не забудь: боги плутуют».

Слова Винсалиса. Не слова – руководство к жизни.

Я выучил этот урок, помолился Хасмаль. Благодарю тебя, Водор Имриш, за ласковую заботу, за то, что избавил свое доброе хмотское дитя от рук сующихся не в свое дело Иберанских богов. Обещаю тебе, что никогда более не приму праздное любопытство за чувство самосохранения.

Кейт даже не представляла, сколько проспала. Она едва помнила, как Амели будила ее, торопя на нанятый ею корабль. Еще меньше она помнила, как расплачивалась с капитаном, как объясняла, что у нее нет вещей, а после вселялась в каюту. Впрочем, было очевидно, что она успешно справилась с делом. У нее была крохотная чистая каюта, она лежала в уютной койке, поверх покрывала, так и не сняв сапоги. Одежда выглядела ужасно. Неплохо бы приобрести новые вещи, запастись еще кое-чем... оставалось только надеяться, что в экипаже капитана Драклеса найдутся женщины и одна из них захочет поделиться с ней за определенную плату собственными пожитками, чтобы Кейт было чем прикрыть наготу до прихода в следующую гавань.

Чувствуешь себя лучше?

Голос Амели испугал Кейт. Она буквально подскочила на месте, и ее давно усопшая прабабка расхохоталась.

– Я-то себя чувствую хорошо, – пробормотала Кейт. – Только не надо этого делать.

Ты права. Но ты и представить себе не можешь, как мне одиноко. Так прекрасно вновь иметь возможность поговорить, и до чего здорово, когда тебя кто-нибудь слушает.

Кейт потянулась, зевнула и села. В кабине пахло дубом, кедром, деревянным лаком и свечным воском; на всем лежала печать чьей-то заботы: тертый мыльным камнем пол блестел костяной белизной, а изношенные простыни и тщательно зачиненное одеяло были безукоризненно чисты и пахли аларией и лавандой.

Но разве ты не хочешь поговорить? И я должна так много рассказать тебе...

– Откровенно говоря, нет. По утрам я предпочитаю пребывать в обществе собственных мыслей.

Сейчас далеко за полдень, возможно, и до заката осталось немного.

Кейт расплела волосы и подумала, что хорошо бы найти укромный уголок и вымыть их. Теперь они высохли, но морская вода, в которую ей пришлось окунуться, сделала их тяжелыми и жесткими.

– И вот что. Мне нравится быть одной, тем более что сейчас мне нужно многое обдумать. А потому умолкни и не заговаривай со мной, пока я не попрошу, будь то утро или вечер.

В дверь каюты негромко постучали. Кейт застыла на месте.

– Парата, ты проснулась?

– Да, проснулась, – ответила Кейт.

– У тебя кто-то есть?

Потерев ладонью глаза, Кейт вздохнула.

– Я... разговариваю с собой. Просто проснулась не в духе.

– Я – твоя служанка. Можно войти?

– Входи.

Дверь открылась, и на пороге каюты появилось существо, которое Кейт вовсе не ожидала увидеть здесь. Увечных ей приходилось встречать лишь на Большой Площади Калимекки, где их казнили за проникновение на земли Иберы. Она всегда смотрела на них издалека, и то по большей части отворачивалась. Кейт еще не приходилось сталкиваться с ними лицом к лицу; она и не ожидала этого.

Словом, перед ней стояло существо, изувеченное настолько, что трудно было даже вообразить себе такое, к тому же существо это назвалось ее служанкой. В Ибере сия Увечная была бы объявлена преступницей – уже просто потому, что существовала, – и одно ее присутствие здесь, по мнению Кейт, служило доказательством того, что они сейчас не в Ибере.

На Матрине бытовали две разновидности Увечных, или Шрамоносцев; увечья некоторых – как у самой Кейт – были скрыты от чужих глаз, обнаруживаясь лишь иногда; другим же, как, например, вошедшей внутрь каюты девушке, не удалось бы скрыть свои Шрамы при всем желании. Девица эта вполне могла принадлежать к целому племени подобных ей существ – одному из неизвестных и не желающих известности родственных племен. Людей, носящих видимые Шрамы, иногда называли Тысячью Проклятых Народов. Они населяли области, окружавшие Кольца Чародеев, где в древности взбесившиеся чары лишили человеческого облика тех, кто тысячу лет назад населял эти края. Чары Древних изуродовали землю, изуродовали они и уцелевших, тем самым породив бесчисленные разновидности чудовищ, которым не было доступа в Иберу, последнюю обитель человечества.

Кейт смутно помнила, что по закону капитан считался высшей властью на корабле и всякий, кто был на борту, не знал другого права, кроме воли капитана... Однако чтобы Иберанский капитан нанимал Увечных – такое Кейт и в голову не приходило. Власть капитана представлялась ей средством поддержания дисциплины внутри экипажа... Она просто не представляла, что деревянные борта являются границей самостоятельного государства.

Не в силах справиться с собой, Кейт просто смотрела: потому что оказалась перед еретичкой; потому что ей самой, такой же, в сущности, еретичке, не подобало испытывать ханжеское потрясение; потому что она просто не знала, как поступить.