Читать книгу - "Удача колес (Колеса удачи) - Робин Хобб"

вокруг меня. Люди вели себя так, а на самом деле чувствовали по-другому. Я чувствовал все, за всех… а потом, когда я стал старше и чувствительнее, это было еще хуже. Ночью. Когда все это снилось мне. Когда люди спят, они сбрасывают всю охрану, большинство из них. Они просто выкрикивают все это снова и снова. Мы уехали из города после того, как все стало так плохо, туда, где я не слышал так много этого. Но кое-что всегда доносилось. Сны странная штука. Я не понимаю, как люди думают о них, как они их придумывают. Я никогда не умел так мечтать… не умел придумывать свои собственные сны. Самое близкое, что я мог сделать, — это найти те, которые мне нравились, слушать их как можно внимательнее и стараться игнорировать остальные.

Козел замолчал. Ки понятия не имела, как долго длилась тишина. И было ли это тишиной для Козла? Был ли он когда-либо в тишине? Не похититель снов, не подслушивающий. Невольный участник чужих жизней, словно гость, вынужденный слушать перебранку хозяев через тонкую стенку. Она попыталась представить маленького ребенка, разделяющего эмоции своих родителей, подростка, подверженного нефильтрованному воображению ночных деревенских умов.

— Не чувствуй себя виноватой, пожалуйста, — взмолился Козел. — Чувство вины — это хуже всего. Когда люди добры ко мне, потому что думают, что причинили мне боль. Я бы хотел…

— Что? — спросила Ки.

— Нет, — Козел медленно произнес это слово. — Если ты просишь кого-то чувствовать себя определенным образом, и он делает это, потому что ты его попросил, это не то же самое, что если бы он просто сделал это, потому что хотел. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Думаю, что понимаю. Если тебе нужно кому-то сказать: “Пожалуйста, поцелуй меня”, в поцелуе нет особого смысла.

Когда кто-то добр к тебе, потому что ты ему нравишься, подумала Ки про себя. Неужели это так уж много для мальчика — жаждать этого? Она прислонилась спиной к двери. И стала ждать.

Козел нарушил тишину шепотом.

— Кто-то идет.

Ки напрягла слух, но ничего не услышала. Но, конечно, Козел не слышал шагов, но почувствовал приближение эмоций другого человека.

— Кто-то дружелюбный? — с надеждой спросила она.

— Нет, — голос Козла дрогнул от беспокойства. — Кто-то очень осторожный. Не подходи слишком близко к двери. Она достаточно напугана, чтобы причинить тебе боль, если ты ее напугаешь.

Ки не стала спорить. Дневной свет казался ослепительной белизной после вечной темноты погреба. Глаза Ки не успели привыкнуть. Мешок с едой был брошен внутрь, дверь снова захлопнулась, прежде чем у нее появился шанс разглядеть, что находится снаружи. Ее тюремщик был не более чем темным силуэтом на фоне яркого света. Она услышала, как опускаются на место дверные засовы. Один, два, три.

— Они не хотят, чтобы мы выбрались, — проворчала Ки себе под нос.

— Они боятся, — объяснил Козел без всякой надобности. — В основном меня. Они тоже меня ненавидят. За тебя этот человек чувствовал вину… — его голос тревожно затих. Он что-то скрывал.

— Ты можешь точно слышать их мысли? — спросила Ки, роясь в мешке.

— Нет. Скорее их чувства, — он сделал паузу. Когда он продолжил, напряжение сделало его голос выше. — Я чувствовал… они думали убить нас.

Ки вскочила на ноги.

— Они сейчас вернутся? — страх вернул ее к жизни. В голосе мальчика звучала такая уверенность в угрозе.

— Нет. Они оба уже ушли. Я думаю, они боятся оставаться слишком близко к подвалу. Полагаю, из страха перед тем, что я могу сделать, — он задумчиво помолчал. — Они, должно быть, на лошадях, раз уехали так далеко и так быстро. Я вообще никого не чувствую там сейчас. Только тебя.

— О, — Ки задумалась, какое впечатление она произвела на него, затем отбросила эту мысль. В мешке было несколько яблок, бурдюк с водой, несколько круглых мучных лепешек. Это было все. — Яблоко? — спросила она, протягивая его в темноту, и почувствовала, как Козел взял его у нее из рук.

Она услышала, как он откусил кусочек, прожевал, а затем спросил с набитым ртом:

— Я был так голоден. Как ты думаешь, сколько мы здесь пробыли?

— Я не знаю, — тихо ответила она. На самом деле ее волновало не столько то, как долго они здесь пробыли, сколько то, сколько еще их здесь продержат. В маленькой комнате уже воняло потом и отходами. И зачем их вообще держали здесь?

— О том, что ты чувствовал… только что. Ты уверен в этом? Может быть, они просто… — она не могла придумать, о чем еще они могли подумать.

— Я чувствовал это раньше, — сказал Козел. Пауза затянулась. — Это то же самое, что Келлич чувствовал к Вандиену. Что Сататави чувствовал к нам. Это как способ классификации того, насколько сильно нужно чувствовать. Животное. Камень. Дерево. Человек, который скоро умрет. Они не хотели слишком сильно переживать из-за нас.

Ки прижала яблоко, которое все еще держала в руке, к щеке, почувствовав прохладу гладкой кожуры. Она откусила от него, методично пережевывая. Человек, который скоро умрет. Она не была голодна, но если они дали им поесть, то она, вероятно, должна быть голодной. Что там всегда говорил Вандиен? “Если тебе больше нечего делать в стесненных обстоятельствах, всегда полезно поесть или поспать. Чтобы быть сытым и отдохнувшим, когда будет что-то, что ты можешь сделать.” Но она ничего не могла сделать, и он не собирался появляться, чтобы помочь ей. Не в этот раз.

Вандиен. Она попыталась разглядеть его лицо в темноте, но увидела его только таким, каким видела в последний раз: перекинутым через лошадь, как мешок с мукой, с его волос быстро стекают капли крови. Он был мертв. Она знала это. Она присела на корточки, прислонившись спиной к песчаной стене. Она заставила себя подумать об этом, очень тщательно. Он был мертв. Она скоро умрет. Тогда все исчезнет, даже не останется никого, кто помнил бы об этом. Не будет прикосновения его руки к ее лицу, теплого дыхания на плече в темноте. Никакого глубокого голоса, рассказывающего длинные истории вечером у огня. Его запах исчезнет с покрывал на ее кровати. Это не имело бы значения. Чужие люди будут пользоваться этими одеялами и никогда не вспомнят о том, как его губы касались ее губ. Прошло