Читать книгу - "Основная миссия - Владислав Конюшевский"

– Понятно… Мне только вон те кюветы не нравятся. Если что – автобус не развернется.

– И что здесь может быть? Немцы ушли, союзники еще толком территорию не освоили, местные по домам сидят.

– А… – Я махнул рукой. – Не обращай внимание. Это так – профессиональная паранойя.

Марат, слушавший наш разговор, хохотнул:

– Точно подмечено! Мне один знакомый летун рассказывал, что он как нормальный человек передвигаться уже не может. Куда бы не пошел, постоянно на землю смотрит и отмечает все камешки, веточки, кочки, пучки травы.

Я удивился:

– Почему на землю? Они вроде через плечо каждые сорок секунд поглядывают…

– Так то истребители, а я про штурмовиков говорю. Вот такой и идет, взгляд не поднимая, – все ориентиры пытается засечь. И ему уже разницы нет – в воздухе он или на земле. А самое главное, что все остальные летчики полка ведут себя так же.

– Да-а… долго народ еще будет очухиваться и к мирной жизни привыкать…

Мы помолчали, думая каждый о своем, а потом Кравцов неожиданно сказал:

– Знаешь, Илья, когда я окончательно поверил твоим словам про перемены в России?

Я пожал плечами.

– Когда тебя «кровавая гэбня» не к стенке поставила, а обедом накормила?

Мишка фыркнул:

– Нет. Когда этот самый обед принес пожилой ефрейтор, у которого помимо советских медалей на гимнастерке был солдатский «Георгий» четвертой степени. Я ведь помню рассказы отца, как красные к царским наградам относились… А тут вдруг в военной контрразведке встречаю человека, который носит награду Российской империи! Честно скажу – был потрясен. Потрясен и обрадован! Ведь даже такая мелочь может показать, насколько далеко зашли перемены в СССР!

Хе, услышав эти слова, я вспомнил, как сам был потрясен, когда в «Правде» появилась фотография Буденного, на которой хорошо было видно, как среди советских орденов очень органично разместились четыре солдатских «Георгия». И статья с постановлением СНК СССР служила словно пояснением к этому фото.

До этого царские награды за Первую мировую войну люди иногда носили, но, разумеется, явочным порядком. Командование этому не препятствовало, только комиссары, превратившиеся впоследствии в политруков, периодически вякали против, но и то без души, а так, чисто для проформы. А постановление Совета народных комиссаров все расставило на свои места. В нем говорилось о преемственности боевых традиций и сохранении должного уважения к героям, громившим немцев в империалистическую войну. Говорилось, что подвиги, совершенные при защите Родины, остаются подвигами, невзирая на существующий строй. И последней точкой постановления было то, что георгиевские кавалеры приравнивались к кавалерам ордена «Славы», со всеми положенными им льготами[17].

М-да, этот указ, как и все остальные нововведения, был очень в тему. Но остальные все больше касались мирной жизни, а здесь он напрямую относился к армии, и я сам видел, как седые солдаты не скрывали слез радости, размещая свои крестики на гимнастерке согласно статуту ордена. И теперь нередко можно было увидеть солидного старшину, полковника, а то и маршала, на груди которого с левой стороны поблескивали дореволюционные солдатские ордена.

Но я к этому уже привык, воспринимая как само собой разумеющееся, а Кравцова, получается, торкнуло по полной программе. Хотя, мне кажется, что при принятии постановления среди прочих резонов учитывалась и такая реакция.

Поэтому сейчас, видя волнение Мишки, я ухмыльнулся:

– И что тебя так удивляет? А насчет перемен… царские награды – это настолько малая их часть, что и говорить особо не о чем. Вот в Союз приедешь – сам все увидишь. Ты лучше расскажи, как вы жили после моего отъезда?

Кравцов, переключившись с впечатлившего его ефрейтора на свою семью, начал говорить, и под эту беседу мы незаметно доехали до Линсона. На холме перед въездом в город остановились. Первым делом я поинтересовался у подошедшего Жана:

– Что слышно?

– Разное, но про Берлин ничего.

– Жаль…

Выплюнув сорванную травинку, я достал свой «цейс» и присоединился к Марату, который уже внимательно оглядывал в бинокль раскинувшуюся перед ним панораму.

Мишка, стоя рядом, показал пальцем:

– Вон, видите красная крыша с флюгером в виде кораблика? Мы в этом доме остановились.

Кивнув, показывая, что его слова приняты к сведению, я продолжал рассматривать улочки и дома маленького городка. Вроде все тихо, и никаких следов пребывания посторонних, в виде трупов на улицах, беготни или догорающих автомобилей, не видно. А видна как раз таки обычная гражданская жизнь, особенно главный ее показатель: тетки, спокойно идущие по своим делам, и играющие детишки.

Кравцов, глядя из-под руки туда же, куда и мы, поинтересовался:

– Вы что? Патрули союзников высматриваете?

Досадливо дернув плечом, я ответил:

– При чем тут союзники? С ними мы разойдемся, просто козырнув друг другу. Ну если только они, увидев террор-группу, нашу униформу на сувениры не начнут выпрашивать.

Михаил поднял брови:

– А если начнут?

– Если начнут… Хм, в моей оружейной коллекции есть один пробел, так что, думаю, договоримся… Бр-р… – Тряхнув головой и избавляясь от заманчивого видения вороненого, с деревянными щечками, «кольта М1911A1»[18], я вернулся к главной теме: – Меня сейчас другое интересует: в штабе полка сказали, что последние бои в этих местах они вели в основном с эльзасским фольксштурмом и остатками двадцать третьей гренадерской дивизии, в которую входил семидесятый полк СС. Фольксов и эсэсманов наши расколошматили в пух и прах, но мелкие группы гитлеровцев до сих пор ночами просачиваются за Маас… Народное ополчение уже, конечно, разбежалось, а вот эсэсманы…

Шмидт, прислушивающийся к разговору, понимающе вставил: