Читать книгу - "Тени. Бестиарий - Иван Наумов"

Раза три на Яна накатывало чувство, что кто-то смотрит ему в затылок, но быстро проходило. Он тоже рассказывал как смог про Франкфурт, про Ойгеновых и Вальдемаровых друзей, про ганноверскую Грету и дюссельдорфскую Наташу.

Тут же, конечно, вспомнил про оставленную в Майнце Наталью Андреевну, но этот запутанный клубок эмоций сейчас уж точно не стоило ворошить — вон, сразу и сердце застучало чаще, и ладони вспотели.

— Мне в Ганновер надо, — сказал Ян водителю.

— К Грете! — сделал вывод памятливый дедушка, довольно покачивая головой. — Давай, что же, дело молодое!

Знал бы ты, дед, о каких делах речь, так помолчал бы, наверное, подумал Ян беззлобно. Шофёрская жизнь представилась ему оазисом реальной жизни и бытового благополучия, абсолютом спокойствия и обыденности.

Очередная остановка, очередной вокзал. Здесь шёл снег пополам с дождём, прощальное послание от уходящей зимы. Ян выпрыгнул из уютного автобусного тепла в мокрую темноту незнакомого города.

В зальчике ожидания он изучил табло. Проходящих было немало, но до нужного поезда оставалось почти два часа. Длинная лавка состояла из отдельных пластмассовых сидений, собранных на общую раму. Ян сначала сел, но потом, почувствовав, что всё равно засыпает, поставил на мобильном будильник, завалился набок, интеллигентно высунул ботинки за пределы лавки, чтоб не испачкать сиденья — и провалился в никуда.

Сквозь летящую с неба влагу «аллес-гутовский» фургон пролетает мимо спящих деревень и городков. Фары рвут темноту, на них плавится мокрый снег, шины с глубоким протектором выплёвывают в стороны жидкую кашу.

— Им его не поймать, — говорит Страж Пса. — Стоит им только приблизиться, и он обдурит обоих.

— И что ты предлагаешь? — Страж Быка ленив, и нужны веские доводы, чтобы его на что-то подвигнуть.

Два невидимых веретена висят над крышей несущегося по пустому автобану. Если бы они были хоть чуть-чуть видны, машина стала бы похожа на ракетную установку.

— Такая охота нечасто случается, — говорит Страж Пса. — Весело.

— Ты слишком увлёкся людьми.

— Я чаще бываю среди них.

— Разве это хорошо?

Стража Быка начинают раздражать пролетающие сквозь него капли, он сокращается, утолщаясь до шара, и просачивается сквозь крышу машины в багажник. Там он выпускает заготовки рук, ног, головы, становится более плотным. В молочно-голубой пене проступает костяк, обрастает тканями, сосудами, полупрозрачной кожей, подходящей по сезону одеждой. Страж Пса, оставаясь почти невидимым, парит под потолком как слой смога. Обычным прозрачным такие метаморфозы недоступны, но здесь «обычных» нет.

— Ты же видел Урода, — говорит Страж Пса. — Таким нет места.

— Где?

— Нигде. Поймаем человека — Урод окажется поблизости. Только в этом смысл охоты. До людей мне дела нет.

— И как ты будешь его ловить? — Страж Быка всё ещё сомневается. — Побежишь за ним с криком «Молодой человек, постойте!»?

— Я думаю, что могу хотя бы изредка не прикидываться человеком, — говорит Страж Пса.

Он медленно оседает на пол и начинает меняться.

Плитку в подземном переходе не перекладывали очень давно. На том месте, где кафельные квадратики выпали, бетон почернел, и теперь стена напоминала огромную перфокарту. Стук каблуков в пустом коридоре должен был отдаваться многократным эхом, но звука не было. Во сне опять не было звука.

Ян-не-Ян опаздывал. Он бросил взгляд на часы — в кадре мелькнуло запястье, светлая ткань плаща, тёмная кайма рукава пиджака, белый циферблат, золотистые стрелки, строгий офисный стиль. Без десяти два.

Ступеньки вверх, красноватая плитка железнодорожной платформы, косой дождь вперемешку со снегом, сноп прожектора, подползающий поезд. Ян-не-Ян пошёл вперёд вслед за сбавляющими ход вагонами. Теперь по левую руку тянулось скромное здание вокзала. Дверь вагона замерла метрах в десяти.

Проходя мимо широкого вокзального окна, Ян-не-Ян мельком заглянул в него, задержав взгляд на каком-то бродяге, завалившемся в зале ожидания на лавку с ногами. Лицо полуприкрыто капюшоном, куртка перекошена и распахнута на груди, рубашка как будто застёгнута не на ту пуговицу. Бледно-синие джинсы. Ботинки на толстой подошве торчат из-под подлокотника.

Ян-не-Ян подошёл к двери, с силой нажал на светящийся кружок, створки разъехались, и он шагнул в вагон.

Ян поднялся так медленно и осторожно, словно у него в руках была хрустальная ваза с нитроглицерином. Протёр глаза. Посмотрел за окно. Там мелькали вагоны уходящего поезда.

Ян взглянул на табло. Поезд Штутгарт — Кёльн. Похоже, поспать удалось не больше десяти минут. Ян встал на ноги и двинулся к выходу на платформу. Толкнул распашную дверь, шквал холодного воздуха приятно остудил лицо и шею.

Сделав несколько шагов по платформе, Ян заглянул в вокзальное окно. Лавка была пуста, никакого бродяги на ней не было. Потому что бродяга стоял тут, на залитой дождём платформе, и смотрел то сквозь мокрое стекло в пустой зал ожидания, то в конец перрона, где покачивались красные точки — фонари уходящего поезда. На часах над платформой прыгнула стрелка, и стало без семи два.

Ян перестегнул пуговицы на рубашке так, как надо. Молнию куртки защёлкнул до подбородка. Сил бояться больше не осталось.

Он спустился в переход, и сначала пошёл, а потом побежал в обратную сторону сна.

Пройдя под железнодорожными путями, он вышел в пустынные улицы старого города. Нарядные двухэтажные домики казались декорацией. Кособокие булыжники под ногами, никаких тротуаров, только выступающие крылечки в одну-две ступеньки. Нигде ни огонька в окнах, лишь горит неуместным здесь белёсым дневным светом один фонарь из трёх.

И снова — холодный мокрый язык чужого внимания облизал его от пяток до затылка. Ян шарахнулся в сторону, обернулся — но здесь никого не было и не могло быть. Наверное, так начинается паранойя.

Но сколько бы успокаивающих слов он себе не говорил, ноги сами понесли вперёд, словно только в движении было спасение, быстрее, быстрее!

Спотыкаясь и поскальзываясь, Ян нёсся по спящей бюргерской улочке.

— Мы бы стали счастливее всех, — задыхаясь, запел он, и мысленно зажал гитарный аккорд.

— Если б мы смогли найти, — Е-Эм — А-Семь, Е-Эм — А-Семь, всё просто!

— Великий корень зла в пустых колодцах любви… — впереди улица расширялась, постепенно превращаясь в площадь.

— Джим Моррисон давно уже мёртв… Но мы верим в то, что он ещё жив… — снова вгоняющее в дрожь касание чего-то чужого, сильное, более чёткое, чем раньше.

— И собираем пыль давно остывшей звезды…