Читать книгу - "За мертвой чертой - Александр Кучаев"

– Так умер или нет Михайлов в том лагерном изоляторе? – последовал вопрос.

– Нет, не умер. В камеру к нему явились двое – они свободно проникли сквозь дверь – и предложили отправиться с ними. Он тогда и вправду замерзал в ледяном карцере и вряд ли бы дотянул до утра. Терять заключённому было нечего, и он согласился.

– Согласился бежать. Куда?

– Не знаю.

– Исходя из сказанного вами – в параллельную реальность.

– Возможно.

– То есть вы утверждаете, что Михайлов десять лет пробыл в ином мире?

– Я ничего не утверждаю. Но если допустить, что Михайлов и дон Кристобаль – одно и то же лицо, то тогда да, этому зэку довелось побывать в пространстве, как бы являющемся зеркальным отражением нашей среды обитания.

– Как-то вы всё путано говорите. Ну да ладно. И где сейчас находится ваш блистательный друг?

– Разве вы не знаете? – некоторым вопросам следователя можно было только подивиться. – На дне озера Чехоньлей!

– Может быть, он остался жив?

– Я сам видел, как его расстреляли. Из него сделали решето. То же самое подтвердят и бойцы московского спецназа.

– А не известно ли вам имя человека, вместо которого двадцать лет назад осудили Михайлова?

– Известно, – о чём спрашивает этот Сбитневский? О двадцатилетней давности! Нечем разве заняться? Можно быть въедливым, но не настолько!

– Так говорите же, смелее.

– Это был некто Шанкров. Его давно нет в живых. Вскоре после суда над Михайловым он попытался изнасиловать ещё одну женщину. Её родственники застали его на месте преступления и убили ударом гвоздодёра по голове. Труп сбросили в старый высохший колодец и обрушили на него сколько-то породы. Скелет всё ещё находится там. В лобной части черепа остался пролом от гвоздодёра.

Следователь включил ноутбук и показал карту Ольмаполя, на которой я и пометил местоположение колодца. Потом уж мне стало известно, что по инициативе Сбитневского этот колодец, давно сровненный с землёй, нашли и раскопали. И на дне его, в полусгнившем берёзовом срубе обнаружили мужской скелет с проломленным черепом.

Задавались и вопросы на предмет личного обогащения. Но, кроме двух пиджачных костюмов и нескольких рубашек, у меня ничего не было. Знаю, что только один выходной костюм был и у Черноусова. Зарплата моего начальника оставалась на среднем городском уровне, и повышалась ровно настолько, насколько она подрастала в целом по Ольмаполю.

Несколько раз приходил адвокат, назначенный для защиты. Действовал он ради формальности, и беседы наши были кратковременны и бессодержательны. С ним я тоже не юлил и не выкручивался, а он мало о чём спрашивал. Я понимал, что он приходит для «галочки», а он понимал, что я это понимаю. Всем и так всё было понятно, и каждый из юристов, имевших ко мне отношение, загодя уже давно определил, какие сроки нам с Черноусовым причитаются.

Уже по окончании следствия, непосредственно перед началом судебных заседаний до встречи со мной была дважды допущена Зиночка. Мы сидели друг против друга, разделённые прозрачной перегородкой, и нам можно было разговаривать по переговорному устройству. Но первый раз в основном мы только молчали, глядя в глаза друг другу.

Во вторую встречу на вопрос по поводу обстановки в городе, она сказала, что там всё хорошо. Что верховодит всем Артюшин, победивший на выборах мэра, и что он продолжает черноусовскую линию. Происходит большой приток капиталов, кроме отечественных, очень много иностранных инвесторов. Производство расширяется невиданными темпами, и город растёт как на дрожжах. Отец, то есть старший Тимошин, по прошествии нескольких месяцев взбодрился и под началом Леонида выполняет теперь обязанности технолога на «Мясном подворье», перерабатывает искусственное мясо в колбасу и другое, ну, мол, тебе известно, во что.

Я спросил, знает ли Пётр Андреевич о нашем венчании? Знает, я ему всё рассказала, ответила Зина. А он что? Ни слова не вымолвил, плакал только очень.

При расставании Зинаида сказала, что помнит каждую нашу встречу, обряд венчания для неё – святое и что будет ждать меня до самой смерти. Но это я от неё уже слышал, и не в радость мне были эти её слова.

Не буду описывать ход самого суда и стальную клеть, в которую меня поместили вместе с Черноусовым. Ничего необычного и интересного здесь нет.

Больше всего в память врезалось выступление Гриши Федотова, являвшегося среди многих свидетелем обвинения.

От него ждали одних слов, а он начал говорить совсем другое. О порочности и деспотии городской власти до прихода Черноусова. О всеобщем застое и нищете большей части населения. О полном отсутствии свободы слова. О том, какого подъёма добился город при новом мэре и чего достиг сам Григорий. О наступлении настоящей демократии, когда фактически городом стал управлять сам народ.

Ну ему больно-то не дали развернуться. Сообразив, куда он гнёт, прокурор ловко «заткнул» младшему Федотову рот, оборвав на половине фразы.

В глубине души я надеялся на десятку, после которой ещё можно было как-то обустраивать свою судьбу, но нам обоим дали пожизненный срок. За участие в организованной преступной группе и особо опасный характер преступлений, превышение должностных полномочий, нарушение законности, перечёркивание конституции, причастность к убийствам двух и более лиц, и пр. и пр. И чуть ли не за измену родине. В точность формулировок я не вникал.

Пролетело время для подачи кассационных жалоб; наши адвокаты, по согласованию с нами, никуда не обращались ввиду бесполезности, после чего нас доставили на остров Тёмный, расположенный посреди большого озера, и поместили в двухместную камеру.

Остаток жизни предстояло провести бок о бок с Черноусовым, но совместное «проживание» не вселяло сколько-нибудь заметного оптимизма. Фактически мы были заживо похоронены и отличались от мертвецов только тем, что продолжали осознавать себя и окружающую среду, то есть тюремные стены.