Читать книгу - "Тень Аламута - Андрей Басирин"

И вот, значит, зажали меня в тиски. Кредиторы мои. Идут пятеро в ряд, мечи наголо. В зубах ножи. Ландскнехты по сравнению с ними просто девочки в розовых платьицах.

— А вы? — пискнула Мелисанда.

— Я? Форменно, деру. И, как назло, натыкаюсь на старшину. В руке мастерок, рожа злая. Ах да, и за спиной — человек двадцать каменщиков. Бочку с раствором замешивают. Топить.

— С ума сойти!

— Точно, сударыня. Ныряю в дверь. А там совсем плохо: смотрю на обстановку и понимаю, что это дом моей тещи.

— Так ты еще и женат был?! — хором воскликнули Мелисанда и Гуго.

— Ах, не перебивайте, умоляю. Иначе я никогда не доберусь до конца. Значит, теща. Представьте: стоит в дверях. На плечах — меховой пелиссон, подшитый серым шелком, в руках — мопсик. И произносит укоризненно: «Сир де Мондидье! Вы поломали судьбу моей несчастной дочери». А собачка лает. О-о-о! Никогда не забуду. Эти прищуренные в бешенстве глаза, этот пенный оскал, это ворчание, вырывающееся из глотки…

— Ужас!

— Еще нет, сударыня. Вы послушайте, сейчас опишу мопсика. Вы ужаснетесь по-настоящему.

Мелисанда слушала, затаив дыхание. Когда Пэйн бежал через чердачное окно, оставляя за спиной рыдания безудержно влюбленной цветочницы, украдкой шмыгнула носом. Когда цветочницу изрубили на куски преследователи, принцесса всхлипнула в полный голос.

— …и вот я бегу по улице, оглушаемый грохотом моего сердца. О, бедная Женевьева! Какие страдания выпали на твою долю. Раз — и рука напрочь! Хлоп — нога пополам! Тресь — и покатилась голова, шепча: «Люблю! Твоя навсегда!»…

— Совсем заврался, — пробормотал магистр. — Ну как, скажи на милость, ты мог видеть это? Тебя же не было на чердаке.

— Сила любви. Она открыла мне все эти жуткие картины. Клянусь вечностью, страшнее я в жизни ничего не видел.

Мелисанда дернула магистра за рукав:

— Не занудничайте, сир Гуго. Ужасно хочется знать, чем закончилось.

— Закончилось? Хо-хо, милая дева! Всё только начиналось. На следующий день меня искали все флорентийские патрули. Я сидел в бочке из-под яблок и дрожал: на меня в любой миг могли наткнуться. От холода и усталости я не удержался и уснул. Бочку тут же заколотили и понесли. Флорентийцы очень вороватый народ. Хм… О чем я?

— Вас заколотили и понесли.

— Да. О, это были страшные мгновения! Я сидел и дрожал, а меня всё несли и несли. Потом бросили в глухой подвал. Едва мои мучители ушли, я попытался выбраться из своей тюрьмы. О, ужас! Обручи не поддавались. Я кричал, я звал на помощь, но никто не явился на мой зов. Без еды и почти без воздуха, я был обречен. Кроме того, мне страшно хотелось по малой нужде.

— И что же вы сделали, сударь?

— А как вы думаете? Признаться, положение виделось мне отчаянным. Я вознес молитву Господу и принялся ждать. Несмотря на безвыходность ситуации, я опять заснул. И проснулся, лишь когда бочку вытащили из подвала и поволокли наверх. Это меня воодушевило. Возблагодарив Христа, я принялся кричать и звать на помощь.

Даже встреча с каменщиками меня более не пугала. Да и что такое пара тумаков по сравнению с тем, чтобы провести в бочке всю оставшуюся жизнь? К счастью, дела повернулись неплохо. Бочка раскрылась, я вывалился на пол. Слуги немедленно ушли, предоставив меня моей собственной судьбе.

Я сидел на полу, озираясь. На стенах висели удивительные картины: рисунки черепов, удивительные крылатые машины. Из золоченой рамы загадочно улыбалась девушка в темном платье. Четырехрукий и четырехногий человек в круге пронзал меня зловещим взглядом. Взгляд мой упал на картину, изображавшую Тайную вечерю, и я успокоился. Хуже, чем Ему мне уже не будет.

— Эй! — закричал я. — Есть кто живой? — Тишина была мне ответом.

— Где я? Спасите!!

— Нуа-у? — отозвался хрипловатый голос. — И чего аурем?

Я в ужасе оглянулся. Ко мне приближался кот — полосатый, откормленный мерзавец, гроза крыс. Осмотрев меня, он презрительно фыркнул:

— Мяублочки. Съел мяублочки, да?

— Помилуйте! Как можно.

— Хозяин мой, Мяунардо, будет обижен.

Две зеленые плошки уставились на меня. Я сотворил молитву, но, видно, Господь не прислушивается к столь великим грешникам, как я. Оставалось одно: погибать.

— Как твое имяо? — проурчал кот.

— Пэйн де Мондидье, сир, — испуганно пробормотал я. А кто бы не испугался на моем месте?

— Мяучень приятно, — обрадовался кот. — Никто не наузывает котов сирами. А поучему? В Египте мы оучень благороудны.

— Клянусь, я…

— Пэйн де Мондидьеу? Известный храмоувник, да?

— Нет! Я бежал от каменщиков…

Не знаю чем, но слова эти кота просто взбесили. Шерсть его встала дыбом. Я не вру, воистину! Так и было. Он выпустил когти и зашипел:

— Сударь! Если вы пришшшли, чтобы опороучить моего господина, вы зря теряете времяу. Ни с мяусонами, ни тем более с храмуовниками он дела не имел. И довольно глупых врак! Прочь отсюда!

— Но куда же я пойду? — затосковал я. — Меня ищут!

— Это вряуд ли.

— Вчера искали.

— Вчеурра? Ты проспал четыреста лет, мяурзавец! Прочь! Промяуливай!

И котяра наподдал мне лапой.

— Прочь! — неслось в спину. — Ищи своего Гуго де Пейна, мяурзкий храмуовник. Замяуливай грехи!

Пинок был столь силен, что я рухнул в бочку, врезавшись в дно лбом. Боль от удара отрезвила меня, и я проснулся.

Пока я спал, прошло довольно-таки много времени. День склонялся к вечеру. Погоня ушла далеко в сторону. Я лежал, прислушиваясь к угасающему гомону города, наблюдая, как в небе загораются звезды.

Ко мне пришло озарение. «Что хорошего сделал я в жизни? — подумал я. — Кого облагодетельствовал? Кто вспомнит обо мне, когда я умру?» Все годы моего бесцельного существования в единый миг пронеслись передо мной. Я насмешничал, жульничал, соблазнял девиц и отнимал у детей медовые тянучки.

Ни благочестия, ни мудрости.

Но больше так длиться не могло. Настало время изменить свою жизнь — резко и бесповоротно. Бесплотный голос нашептал мне имя из сна: сир Гуго де Пейн. Человек, отринувший всё: богатство, славу, знатность рода — ради того лишь, чтобы защищать паломников на пути к Господу.

Против судьбы не попрешь. Я выбрался из бочки и отправился в порт. По пути выяснились новости: оказалось, что все мои кредиторы сели в тюрьму по разным обвинениям. Старшина выдал свою дочь за подмастерье… чем, кажется, осчастливил ее. Ничто не держало меня во Флоренции.

На борту «Ла Бон Авантюр», что означает «Добрал удача» я отправился в Иерусалим. И только милая Женевьева провожала меня. Махала платочком, утирала слезы, кричала: «Люблю! Твоя навеки!»