Читать книгу - "Корниловец - Валерий Большаков"

— Мы выступаем в беспримерный поход, — заголосил Владимир. — Наша цель — Новороссийск! Там мы соединимся с матросами Черноморского флота, наши силы прибудут, и мы сметём контрреволюцию Корнилова!

В рёве толпы утонули последние слова наркома, и лишь хрипун Ковтюх переорал армию:

— Хлопцы, я хочу сказать… На вас вся надия!

Матвеев стал выкликать батальонных да ротных:

— Гриценко! Глот! Карпезо! Хлонь! Хвистецкий! Ганжа! Куцай! Хилобок! Чтобы всё было как следует! Овёс не жалеть, коней накормить досыта. Патроны раздать по двести пятьдесят штук и наполнить двуколки. Через час седловка, а теперь — по своим частям галопом!

Нарком гордо посмотрел на Дашу, но девушка будто и не замечала разводимой им суеты. Задумчиво и пытливо глядела она на горы впереди, прячущие море.

«Господи, — подумал „Штык“, приходя в раздражение, — и чего я так выпендриваюсь перед нею?..» Владимир прекрасно знал ответ, но обида была сильнее и горше, она застила правду…

Часом позже разномастная толпа таманцев, громадный отряд в тридцать тысяч сабель, разобрался по три колонны и выступил в поход.

— Песенники, — гаркнул Ковтюх, — вперёд!

Запевалы подкрутили усы, переглянулись. Поворотясь к ним, встряхнули бубнами казаки, ехавшие по бокам бунчужного.[112]

Глухо загудели бубны, и тот в лад вскинул бунчуком, гремя серебряными тарелками да бубенцами. Всё веселей под пальцами и рукоятками нагаек выбивали бубны плясовой перебор, всё громче гремели они и звенели тарелочками да тарелками, когда запевалы, толкнув один другого локтем, разом подняли высокий и разухабистый припев:

Гей, нумо, хлопци, до зброи,

Герц погуляты, славы добуваты…

И старую песню, петую на новый манер, с высвистом, с гиком, под громкий рокот бубнов, подхватили все колонны:

Гей, чи пан, чи пропав,

Двичи не вмираты!

Гей, нумо, хлопци, до зброи!

Нам поможэ вся голота

По усьому свиту

Волю добуваты!

Как будто в лад песне шли кони, тряслись телеги и качались, плыли в воздухе за красным знаменем хвосты бунчуков. Таманская армия вышла в поход.

Раскинулось в степи невеликое сельцо — хаты, плетни, голые сады, сквозистые свечи пирамидальных тополей. Как называлось село, Даша так и не узнала — таманцы, оголодавшие на марше, бросились селян грабить.

Армия налетела, вмиг заполонив кривые улочки и дворы. Крики и ржание захлестнули, забили собой собачий лай, коровье мычание, горластый петушиный крик, детский рёв и бабьи переклики, перепутали всё, смешали в нестройную разноголосицу.

— Бей их! — неслись яростные вопли нападавших и оборонявшихся. — Не оставляй для приплоду!

— Куды?! Твою-то мать!

— Вторая рота, бего-ом!

— Береги патроны, як свой глаз!

— Не допускать до садов, до садов не допускать!

— Запаливай, Тарас! Чого нэма?! Гранатами запаливай та спичками!

— Бей их, христопродавцев!

— При вперед, бильше никаких!

— А-а, с-сволочи!

— Эй, Грицько, слышь… та слышь ты!

— Отчепысь!

— А, мать их суку! Анахвемы!

— Щоб вы подохлы тут до разу!..

И вот поднялись столбы дыма, они рвались вверх, вспухая клубящимися громадами. Дико заревела скотина, поднялся бабий вой, тончая до визга.

— Боже, боже мой… — шептала потрясённая Даша. — Да что ж вы творите? Это же не «белые»!

— Такова народная воля, девочка моя, — вздохнул Антонов. — Народный гнев! Они мстят.

— Кому? — горько спросила Полынова.

— Всем!

Таманцы выбирались из горящего села, хвастаясь добычей. К «Штыку» пристроился Василь Ганжа, командир 1-й роты. Он носил высокую баранью шапку, а воротники куртки, гимнастёрки и нижней рубахи никогда у него не застегивались — грудь была кирпично-красного цвета. На поясе у Ганжи висела пара гранат на длинных деревянных рукоятках, шашка и револьвер, за плечами — винтовка. Видать, слыхал он сказанное Дашей и решил высказаться в защиту товарищей — без злобы, весело даже:

— У нас вышел весь провиянт, барышня. Что же нам — с голоду издыхать? Всю жизнь на революцию положили! А с одной воды тильки живот пучить, хочь вона наскрозь прокипить!

— Я понимаю… — упавшим голосом сказала девушка.

Полынова, Антонов и Ганжа отправились на рысях к левому флангу, где стоял деревянный дом какого-то кулака — добротный, под железной крышей.

— Надо спалить! — тут же подхватился Ганжа.

— Уходить пора, — поморщился «Штык» недовольно, но ротный уже соскочил с лошади и полез через окно в дом. Прошла минута, проползла другая.

Антонов занервничал — был риск нарваться на пулю, пущенную из обреза, но не бросать же Ганжу одного. Да и лошадь без присмотра могла сорвать повод, останется тогда комроты пешим.

Наконец из окон повалил дым, затем, отдуваясь, вылез и сам Василь.

— Едем! — сказал «Штык».

— Погодь, нарком, — осадил его Ганжа, — я ещё конюшню подпалю!

Антонов застонал про себя. Ротный чиркал спички, чиркал одну за другой, а Владимир ёрзал в седле, будто кто ему иголок подсыпал.

Но вот загорелась и конюшня. Ганжа сел на лошадь, и все трое пустили коней галопом.

Вдруг ротный закричал:

— Плётки нет! Там осталась. Мать его в куру совсем и с богом! Поеду возьму!

— На мою! — рявкнул «Штык».

— Надень её себе на…!

Ганжа повернул лошадь и поскакал обратно. Долго он возился в горящей конюшне, разыскивая свою плётку, но отыскал-таки. И все трое бросились догонять уходивших таманцев.

— Владимир, — обратилась Даша к наркому, — скажи мне, пожалуйста…

— Да-да, — с готовностью откликнулся Антонов.

— Вот есть же прекрасный символ рабоче-крестьянской смычки — серп и молот…

— Ну, есть.

— Так зачем же вы цепляете на папахи красные звёзды-пентакли? Это же каббалистика, чёрная магия! Зачем? Сатану призывать?

Антонов снисходительно улыбнулся.

— Серп и молот — символ труда, — объяснил он, — а красная звезда — это символ Марса, знак войны.

— А-а, — протянула Даша, — так вы ещё и язычники…

Нарком обиделся, поджал губы.

— Что за поповские бредни? — сказал он чужим голосом. — И почему, интересно, «вы»? С каких это пор ты стала исключать себя из нашей общей борьбы?