Читать книгу - "Волчья тень - Чарльз де Линт"

Сегодня я не сумела бы сосчитать сдачу с самого простого счета, не говоря уж о чаевых. Раньше я могла рассуждать последовательно, пройти всю дорогу из пункта А в пункт Б, а теперь мой мозг сразу выдает заключение, и я понятия не имею, логическое оно или нет. Я просто чувствую, что так правильно. Это было бы хорошо для рисования – если бы я, скажем, могла удержать в пальцах карандаш, – но не так удобно в обыденной жизни. И еще эти провалы в памяти. Самый большой – черная дыра, которая зияет на месте полутора недель перед несчастным случаем. Ничего не могу вспомнить из того времени. До того – сколько угодно. И само столкновение. Но в промежутке – ничего.

Несчастный случай. Господи, до сих пор не могу о нем думать, и не потому, что не желаю признавать происшедшего. Просто… больно вспоминать. Все во мне сжимается; воспоминание такое яркое, будто это прямо сейчас происходит. Совсем не блекнет. Если на то пошло, даже становится ярче. С каждым разом действует все сильнее.

Слепящий свет, приковавший меня к месту. Мгновение, когда я понимаю, что железное чудовище сейчас сомнет меня.

Врывающийся в уши рев – пласты грохота, которые наваливаются друг на друга и смешиваются в оглушительную какофонию.

И хуже всего – удар. Влажный удар, когда машина врезалась в мое тело. Треск костей за миг до того, как меня подбросило в воздух. И боль, такая боль, какой и вообразить нельзя, если вы сами через это не прошли.

В момент удара у меня перед глазами не промелькнула вся жизнь. Наоборот, мозг словно замкнуло накоротко. Все воспоминания, составлявшие меня, будто рассыпались, как на скринсейвере в компьютере Кристи, где картинка разлетается на угловатые кусочки, только у меня получились сотни тысяч картинок из моей жизни, перемешанные как попало.

А потом был миг, когда все это исчезло. Когда я стояла над собой и видела свое неестественно распластанное тело и лужу крови, натекающей под ним. А может, и не стояла. Может, я выдумала это воспоминание, чтобы освободиться от боли. Потому что, подняв глаза от Сломанной Девочки, которой стала, я увидела Цинка, уличного мальчонку, который жил одно время в пустующей квартире вместе с моими знакомыми – Люцием и Урсулой, уличными артистами. И Цинк стоял посреди улицы, разглядывая меня, хотя я прекрасно знала, что он умер в 1989 году. И он говорил со мной, только я не понимала слов, хотя видела, как двигаются его губы, и по губам угадывала свое имя.

Я чувствовала, что он зовет меня к себе. Что он ждет меня. Но я не могла. Я хотела с ним пойти, но только время в тот миг вдруг застыло и приковало меня к месту.

Потом он покачал головой и стал отходить. Я смотрела, как он дошел до угла. В том квартале фонари не горели, но поперечная улица освещалась ярко. Один раз Цинк обернулся: маленький темный силуэт на фоне сияния. Потом снова отвернулся и шагнул в свет. И вот что самое странное: когда он шагнул в свет, из всех переулков с обеих сторон квартала выкатились велосипеды – выкатились из темноты, крывшейся в переулках, и провожали его, тоже исчезая в этом свете.

Я смотрела им вслед с чувством огромной потери. Это чувство разрасталось во мне, а потом я оглянулась и рухнула обратно в свое тело…

Следующее отчетливое воспоминание о Мире Как Он Есть – в противоположность стране снов, где я бродила, пока лежала в коме, – я просыпаюсь в палате реанимации и надо мной склоняется лицо Софи.

Все это не так уж странно, учитывая полученную мной травму, а вот другие, маленькие провалы пугают меня сильнее. Понимаете, мало того, что мой разум должен проложить в мозгу новые каналы связи, так еще приходится обходить эти маленькие черные дыры.

Я не сразу обратила на них внимание. В те первые дни я незаметно переходила от забытья к бодрствованию. Была такой слабой, что могла заснуть посреди разговора с посетителем. Где уж тут что-то заметить.

Но теперь, в реабилитации, я лучше осознаю, что происходит. Понятно, я все еще разбита, и приходится учиться жить с болью и беспомощностью. Это надолго, так что надо привыкать. Но теперь я уже не забываюсь каждые несколько секунд, так что черные дыры, терявшиеся в неразберихе снов и обмороков, стали заметнее.

Они не похожи на те ящички, в которые я научилась запихивать плохие воспоминания времен детства и уличной жизни. Ящички скрывают воспоминания, но я всегда знаю, что в них лежит. И я могу их открыть, если захочу. Если нападет припадок мазохизма. Или если это будет нужно, чтобы помочь кому-то. А эти дыры – просто дыры. Там ничего нет, ничего не прячется, нечего открывать. Из моей памяти вырезаны кусочки, и мне их не вернуть.

Я никому в этом не признаюсь и не могу объяснить почему. Разве только из-за того, что мое беспомощное тело постоянно ворочают и осматривают, и мне не хочется, чтобы лезли еще и в голову. Меня уже столько осматривали в больнице: нейрохирург, просто хирург, физиотерапевт, специалист по трудотерапии, по респираторной терапии, по рекреационной терапии… И у каждого свои рецепты и методики.

И здесь почти то же самое: сиделки, сестры, терапевты, консультанты, психологи, священник, интересующийся, не скучно ли мне… Непрерывно кто-то меня осматривает, переворачивает среди ночи, дает таблетки, спрашивает, как дела.

Не подумайте, что я не благодарна за помощь. Мне хочется отсюда выйти, а самой не справиться. Просто давайте сначала наладим тело, а потом уж займемся головой. Думаю, я проживу и без логики, и без математики, и, может быть, даже с черными дырами в голове, лишь бы врачи не копались в содержимом моих мозгов так же дотошно, как разбираются с телом.

Но Джо сказал, что прежде всего надо навести порядок у меня внутри, а потом уже браться за починку Сломанной Девочки, так что я теперь в полной растерянности. И без того было трудно решить, как справиться с детскими травмами тридцатилетней давности. Если, заперев их в коробочки, я ничего не добьюсь, то уж не знаю, что и делать. А теперь еще это…

Остается, пожалуй, только надеяться, что Джо найдет способ меня вытащить.