Читать книгу - "Багдадский вор - Андрей Белянин"

Не буду утомлять вас описанием выезда Ахмеда с территории эмирской резиденции, там, пожалуй, была пара прикольных моментов, но главное, что башмачник в конце концов всё-таки выехал. Отклеившуюся не вовремя бороду пришлось оставить в качестве военного трофея стражникам у ворот. Парень ловко выкрутился тем, что его дразнят «лысобородый», якобы поэтому он таскает с собой этот вечно сползающий «парик». Объясненьице весьма слабёхонькое, но здесь неожиданно прокатило. Правда, телегу лишний раз обыскали и деньги не вернули, но это мелочь, этого, в принципе, и ждали. Сколько времени пришлось сидеть в кувшинах Оболенскому и Ходже, тоже не существенно. Где-то часа четыре… Как и в любом приличном дворце, у багдадского эмира был свой ночной сторож, объявлявший каждый час стуком надоедливой колотушки. По ней и ориентировались скрюченные в три погибели аферисты. Если кто ещё не догадался, как именно они сидели, я охотно объясню. Кувшин большой, горлышко широкое, если поджать ноги и втянуть голову в плечи, то вполне уместишься. На макушку ставим пустую миску, плотно прижав её края к горловине, сверху льём масло. При беглом осмотре – эффект «полного» кувшина, ну а детально и скрупулёзно ребят, хвала аллаху, не обыскивали. Метод, в сущности, не новый, если помните, примерно так же сорок разбойников пытались проникнуть в дом славного Али-Бабы. Хотя лично мне кажется, что сидеть, поджав ноги, в полусогнутом состоянии, придерживая руками скользкую от масла миску на голове, – удовольствие ниже среднего. Это уж, простите, скорее для каких-нибудь терпеливых японских ниндзя, чем для русского вора из шумного Багдада. Ходже было полегче, он и в кувшине просидел меньше, и миску на башке не держал, всё и так обошлось. Когда ночной сторож объявил девятый час, то есть самое начало сумерек, под навесом у кухни стали происходить странные вещи…

* * *

Сквернословие – грех, развивающий воображение.

Почти библейское определение

Крышка одного из кувшинов дрогнула, двинулась из стороны в сторону, потом вертикально приподнялась на месте – в проёме меж ней и горловиной сверкнули внимательные чёрные глаза. Жизнь на кухне к этому часу начинала стихать, что и работало на руку бессовестным нарушителям законов Шариата. Ибо в Коране сказано, что никто не может войти в жилище мусульманина, не испросив согласия хозяина. Ни Ходжа, ни тем более Оболенский этого делать не собирались. Наоборот, они оба намеревались навестить это самое жилище так, чтобы хозяин оставался в блаженном неведении относительно данного визита…

Выскользнув наружу, домулло долгое время приводил в порядок затекшие мышцы и оттирал кунжутное масло с сапог (башмачник Ахмед, вылезая, оставил миску в том же кувшине). Кое-как справившись с собственными проблемами, Ходжа обошёл все кувшины с условным стуком. Не отозвался ни один… Дежурно обругав всех шайтанов с белой кожей, голубыми глазами и русыми волосами, Насреддин уже предметно взялся за дело и мгновенно вычислил тот, внутри которого была некоторая пустота. Теперь уже он стучал посильнее…

– Кто там? – глухо ответил кувшин.

– Твоя четвёртая жена, о недогадливый внук прозорливого поэта! – раздражённо представился домулло и потребовал: – Вылезай!

– Ага… разбежался.

– Не понял?!

– Я говорю, фигу тебе, дражайшая жена номер четыре. Если хочешь, чтоб я честно выполнил свой супружеский долг, – сама сюда лезь!

– Лёва-джан, ты чего?! Не пугай меня, вылезай, ради аллаха!

– Да не могу же, чтоб тебя… – Далее длинная цитата непереводимых на арабский эпитетов и глаголов, относящихся скорее к тем позам Камасутры, которые, как правило, описываются на заборах и стенах общественных туалетов. Не поняв ни слова, но уловив общий эмоциональный накал, Ходжа сделал вывод, что у Оболенского какие-то проблемы. Торопливо сняв деревянную крышку, он сунул голову в кувшин, но обнаружил лишь плотно прижатую к краям миску, в которую он собственноручно наливал подсолнечное масло.

– Лёвушка, вылезай, умоляю – вылезай, гад!

– Ох, блин горелый с саксофоном, да чтоб я… (Очередная цитата, по прослушивании которой Ходжа засомневался в добропорядочности собственной мамы.) Говорю же идиоту русским языком, что у меня… (Еще одна цитата, из которой Насреддин узнал о себе много такого, о чём и не подозревал даже в страшных снах.) Так нет чтобы помочь, он же ещё и издевается! Плюс ещё эта миска дебильная протекает, как… (Последнее, что понял домулло: впредь он никогда не будет покупать подсолнечное масло, ибо теперь точно знает, из чего и для чего его изготавливают…)

– Лёва-джан?

– Ну?

– Ты только не ругайся, ради аллаха, да?! Я думаю, у тебя просто всё затекло и ты даже пошевелиться не можешь. Ничего, такое бывает… Ты, пожалуйста, сиди тихо, я сейчас. – С этими умиротворяющими словами герой народных легенд огляделся по сторонам, подобрал близ кухни приличный чурбачок и что есть силы шарахнул в лоснящийся бок кувшина. Мелкие осколки так и брызнули во все стороны! А в окружении крупных кусков сидел скрюченный, наподобие Гудини, красный как рак Лев Оболенский. Багдадский вор с головы до ног был облит золотистым подсолнечным маслом, – видимо, от удара миска на его голове треснула окончательно.

– Вот приду в норму и дам тебе в глаз, – убеждая скорее самого себя, неуверенно пообещал Лев, но домулло не обратил на его угрозы ни малейшего внимания.

– Я своё дело сделал. Ты во дворце эмира, – сухо ответил он, скрестив руки на груди. – Теперь твоя очередь, иди и кради!

Оболенский, конечно, и в этом случае намеревался высказаться откровенно, со всеми вытекающими последствиями, но не успел… Мимо, едва не вписавшись в них, пронёсся на кухню молоденький поварёнок с пустым грязным блюдом в руках. Ходжа незамедлительно прикрыл ладонью рот друга, и оба изобразили некое подобие фонтанного ансамбля на тему: «Воспитанность затыкает пасть Сквернословию». Зрелище было весьма поучительным, но паренёк резво бросился обратно, не обращая на героев никакого внимания. Под мышкой у него был чистый поднос…

– Ну, так что, о мой гневный брат, будешь ты красть или нет?

– Буду, – хрипло признал Лев, со скрипом и скрежетом разминая затёкшие суставы.

– Тогда пошевеливайся, пожалуйста! Ближе к полуночи эмир может возжелать мою прекрасную Ириду Епифенди.

– А почему это, собственно, твою?

– А потому, что у тебя уже есть луноликая Джамиля, вдова вампиров! – победно припечатал Насреддин, и Оболенский смолчал. При воспоминании о жарких ручках Джамили образ рыжеволосой танцовщицы показался уже несколько размытым.

– Леший с тобой… – подумав, объявил Лев. – Надо делиться.

– Кто со мной?!

– Э… ну, такой немытый степной дэв, только живёт в лесу и всем грибникам фиги из-за кустов показывает.

– А-а-а… понятно. Ты опять хотел меня оскорбить, да?

– Что-то вроде того… Ладно, я пойду, пожалуй, а ты жди здесь. Если что – кинь камушком в окошко. – Лев похлопал друга масленой рукой по плечу и, воровато оглядываясь, двинулся к ближайшей двери.