Читать книгу - "Фаворитка - Юлия Цыпленкова"

Кстати сказать, в Тибаде теперь было шесть образовательных учреждений. Три пансиона: два женских, разделенных на сословия, и один мужской. А также три школы, две из которых являлись «Школой первых знаний». Пока возраст учеников в первом классе разнился от семи до десяти лет. Мы брали всех желающих, но предел, разумеется, имелся. В третьей школе учились только мальчики, уже не считавшиеся детьми.

Помещики, разорившиеся дворяне, коммерсанты – быстро оценили пользу открывающихся учреждений. Простолюдины тоже заинтересовались, только крестьяне, как я уже говорила, приводили дочерей всего на год. Мы им не отказывали, но и не принуждали оставлять дочерей дольше, всему свое время.

Но кроме неожиданно живого отклика тибадцев на предложение отправить детей в открывшиеся школы, кроме форменной одежды для учеников, было и кое-что еще, что вызывало мою особую гордость. Учебники! Их для меня разработали профессор столичного университета с его братом – преподавателем и мой учитель грамматики, которого я запомнила по его добродушному нраву и умению объяснять так, что зевалось в разы меньше, чем на уроках преподавателя иностранных языков.

И если я ожидала, что мой учитель откликнется на зов о помощи, то университетский профессор изумил до невозможности. Я и поверить не могла, что он согласится так быстро и охотно на мою просьбу. Собиралась, как обычно доказывать, уговаривать и даже подготовила вознаграждение, но он, выслушав меня, ответил:

— А что? Это будет даже любопытно. Я и мое тщеславие от души благодарим вас, ваше сиятельство, — но от вознаграждения, разумеется, не отказался, как и все остальные, принимавшие участие в подготовке пособий. Труд должен быть оплачен.

Первые учебники были просты и достаточно примитивны. Но с каждым годом их дорабатывали и пополняли новыми заданиями, писали новые, необходимые для продолжения обучения. В последний год к моей ученой троице добавились преподаватели истории и географии – друзья брата профессора. По другим предметам, по которым учебников не было, учителя объясняли по книгам, с которыми работали прежде. Что до музыки, рисования и рукоделия, а для юных помещиц и дворянок еще и танцы, то тут учебников не требовалось, только мастерство преподавателей, а оно у них было. Матушка отбирала учителей придирчиво и со всем тщанием. Благо желающих получить работу хватало.

Что до остального, то батюшка мой был разумным и рачительным хозяином, он умело управлял делами и распоряжался средствами. Каждые три месяца отец присылал мне отчеты о делах графства, о пополнении моего фонда, о выводах инспекций, которые он отправлял с проверкой по учреждениям, принадлежавших государству. На это у него, как у моего управителя, полномочия имелись. И пусть я до недавнего времени была только номинальной хозяйкой Тибада, но ответственность на мне лежала такая же, как и на других властителях подчиненных герцогств и больших графств. Потому, получив доклад от батюшки, отчитывалась каждые полгода перед государем о состоянии земель, входивших в состав Камерата.

А сейчас, получив графство в свое полное владение, я могла развернуть свою деятельность много шире. Более того, мне не терпелось отправиться в Тибад, чтобы обнять моих дорогих родителей и лично посетить подопечных и поговорить с ним. Однако приходилось ждать. Во-первых, я не могла оставить вдову Хандель, пока не будет решено ее дело. А во-вторых, мне предстояло сообщить об отъезде королю и получить его одобрение. Как бы я в душе не противилась этому, но иначе было нельзя. Мне вовсе не хотелось, чтобы меня, будто какую-нибудь преступницу ловили полиция и гвардейцы, а то и сам монарх, чтобы после вернуть в столицу.

Потому, дабы избежать неприятной ситуации, необходимо было нарушить молчание, царившее с моей стороны, а на это у меня всё еще не было ни сил, ни желания. Впрочем, государь и сам, хвала Богам, не забрасывал меня письмами, иначе бы это означало, что терпение его на исходе, и он готов идти на штурм.

Нет, он присылал мне записки после того письма, которое я сожгла, однако о чувствах не говорил, только спрашивал о моем здоровье и желал доброго дня. Этакое осторожное прощупывание почвы, без всякого нажима и требований, но ясно дававшее понять, что обо мне не забыли. Он всё еще давал мне время, а потому не стоило рисковать и самой подталкивать на решительные действия, и я дала себе слово, что напишу ему о своем отъезде после окончания процесса по делу «Хандель против Пьепа», время которого как раз подошло.

Мы как раз находились возле Дворца юстиции, и Фьер Гард поспешил приветствовать меня, зная, что мы с госпожой Хандель уже должны были появиться.

— О-ох, ваше сиятельство, боязно мне… — Солида Хандель прижала к груди руки и протяжно вздохнула, однако вдруг охнула повторно, но уже иначе. После расправила плечи и, подняв глаза к небу, будто собираясь произнести заученный урок, сказала: — Приношу глубочайшие извинения, я желала сказать, что опасаюсь предстоящего дела. Ах, — последнее слово более всего напоминало точку в предложении или вбитый гвоздь, чем изящный вздох, призванный обозначить волнение.

Сдержав улыбку, я мягко сжала плечи вдовы и заверила:

— Не волнуйтесь, дорогая, всё непременно будет хорошо. Я верю в господина Раскала. Поглядите на него, разве же наш милый адвокат не образчик спокойствия и уверенности в успехе?

— Образ… тьфу, ваше сиятельство. Простите. Но мне эти ваши изящные словесности язык в узел вяжут, — пожаловалась госпожа коммерсантша. — Однажды и не развяжу совсем, — махнув рукой, она то ли вздохнула, то ли всхлипнула и закончила ворчливо: — Каков злодей этот его светлость, придумал тоже…

Я рассмеялась, глядя на мрачную женщину, и от души обняла ее. Солида в смущении засопела, а когда я отступила, потупилась. Волнение вдовы было понятно. Оставалось совсем немного до мгновения, когда часы пробьют полдень, и мы отправимся навстречу нашей участи. Пока мы были вчетвером: я, Солида, подошедший Фьер Гард и господин Раскал, мило болтавший с мужчиной с унылым постным лицом – адвокатом Пьепа. Наш вероломный компаньон топтался неподалеку и бросал в нашу сторону хмурые подозрительные взгляды.

Еще должны были подъехать граф Доло и его старший сын, а вместе с ними молодой барон Фристен-Доло. Последний желал посмотреть на процесс и поддержать нас. Квитт Доло тоже проявил любопытство, неожиданно обнаружив интерес к юриспруденции, чем удивил отца и порадовал. Дядюшка одобрял всякое стремление сыновей и родственников к государственной службе. Ну а сам глава рода не мог не присутствовать здесь в этот важный для всех нас момент.

— Доброго дня, дядюшка, — улыбнулась я его сиятельству и, привстав на цыпочки, поцеловала в щеку.

— Доброго дня, дитя мое, — ответил мне теплой улыбкой граф.

— Братец Квитт, братец Томмил, — приветствовала я оставшихся родственников. Их я целовать не стала, но улыбнулась со всей моей искренностью.

— Сестрица, — младший граф Доло поклонился, а барон Фристен поцеловал мне руку.

— Приятно видеть вас в добром расположении духа, — сказал Том. — Вы обворожительны, Шанни.