Читать книгу - "Гробница древних - Мэделин Ру"

Отцу это совсем не понравилось. Потому что он, так же как и я с Матерью, понимал, что убрать его означает убрать то, что поддерживает во мне жизнь. Затем что-то неуловимо изменилось, а вместе с этим изменилось и мое понимание. Отец уже не сердился, скорее он был взволнован. Он был в предвкушении. Этот ритуал должен был извлечь из меня его дух, а оказавшись вне моего тела, он получал шанс обрести полную свободу. Воскреснуть. Кто бы ни выиграл – я проигрывала. Переплетчик вынес мне смертный приговор, и бесконечно долгое, мучительное мгновение я не могла сделать ни одного вздоха.

В моем сознании Отец улыбнулся. А потом раздались крики.

Мои крики. В первый раз, когда Отец подавил мою волю, это происходило постепенно. Сначала появилась и медленно крепла некая негативная мысль, которая после превратилась в нечто более опасное. Колючка превратилась в шип, в свою очередь ставший ножом. Я на каждом шагу терялась, не понимая, чья это, собственно, мысль – его или моя собственная. Сначала я перестала добавлять сливки и сахар в чай, потом начала отдавать предпочтение крепкому отвару из сбора трав, который можно было найти только в одном магазинчике в округе. Потом каждое дерево стало пахнуть для меня по-особому маняще, а насекомые, стоило мне только грозно взглянуть на них, тотчас отползали подальше и оставляли меня в покое.

И тогда это было еще вполне переносимо. Я не чувствовала себя пленницей. Скорее казалось, что я вынуждена мириться с присутствием странного родственника, который приехал погостить.

Излишне говорить, что изменения продолжались, становясь все хуже…

В волне жара, который теперь буквально рвался из моего черепа, уцелела одна-единственная мысль: я поступила правильно, ибо, что бы мне ни пришлось сделать, чтобы вырвать это чудовище из своей головы, сделать это было необходимо.

Я ощутила, как мои колени ударились о землю, а где-то в отдалении раздался крик Матери. Это был ответ на требование Переплетчика, хотя это был вовсе не мой ответ. Отец выжидал, позволяя мне чувствовать себя комфортно, дожидаясь, пока я утрачу бдительность. И теперь нанес удар со всей так долго сдерживаемой яростью. У меня не просто опустилась кровавая пелена перед глазами, а появились яркие малиново-черные искры. Настойчивая дробь военных барабанов звучала в моей голове все громче и громче, пока мне не стало казаться, что от грохота у меня сейчас глаза вылезут из орбит, а зубы прокусят язык насквозь.

Вот он, его гнев. Когда-то я носила булавку, подаренную мне мистером Морнингсайдом. На ней было написано «Я Ярость». Но я никогда не была вот этим. Никогда еще я не становилась последней попыткой выжить для загнанного смертью в угол божества. Не с этим ли столкнулись там, за дверью, Кхент и Дальтон? Почувствовал ли пастух, что его время истекает, обрел ли страшную силу и боль в своем неминуемом конце?

Каждое слово книги внутри меня Переплетчик прошептал одновременно, и хотя мои глаза мне уже не принадлежали, я ощутила жжение в пальцах, из которых вытянулись когти, почувствовала, как напрягаются моя кожа, мои ноги, руки и позвоночник, когда жуткий олень из кошмаров моего отца заворочался, вырываясь наружу. Даже Малатрисс выкрикнула что-то непристойное и испуганное на каком-то языке – на том самом утраченном языке, на котором я разговаривала во время ритуала того Переплетчика в магазине Кэдуолладера и на котором теперь было выжжено слово на моей ладони.

– Не шепчи при мне на своем древнем наречии, привратница. В твоей Гробнице могут спать боги, но ты никогда не будила ни одного из них, чтобы бросить им вызов.

Голос Отца – но слова сорвались с моих губ. Он просачивался наружу, словно дым. Мне на плечи легли теплые руки Матери, но он отшвырнул ее прочь, во тьму. Я вскрикнула, но тут же умолкла. Он затолкал меня куда-то вглубь, на самое дно, где я ощущала, что там, наверху, далеко-далеко, есть солнечный свет, но сколько бы я ни дергалась и ни сопротивлялась, подняться выше и увидеть его я не могла. Я тонула в его кроваво-черной ярости и ощущала на языке кислый вкус мести. Это было все, чего он жаждал, – кровь и месть, и его дух оставался глух к мольбам Матери о понимании. О терпении.

– Ты вырвешь меня из этого комка плоти, и на этот раз я буду этому только рад, – прорычал он, и его рука – моя рука! – махнула острыми, как лезвия, когтями в сторону Малатрисс. Из-за него нас всех ожидала смерть. – Он мне пригодился. Но я могу принимать множество форм. Ты можешь уничтожить, развоплотить Белую книгу, но никогда не развоплотишь меня! Я Темный Отец Деревьев, я – Призывающий Ночь, Небесный Олень! Я унесу книгу внутри себя из этого места, и меня никому не остановить!

Мать умоляла уже не его, а Малатрисс. Как долго они будут мириться с таким неповиновением? Отец, должно быть, сошел с ума, если думал, что сможет одолеть тех, кто создал его самого.

Я читала дневник Дальтона, и это означало, что он тоже его читал. Только безумец мог без должного внимания воспринять такое серьезное предупреждение. Ну да, конечно. Конечно, он был совершенно, безнадежно безумен.

– Теперь понятно, – невозмутимо заговорил Переплетчик, явно заинтригованный. – Передо мной не одно существо, а два! И это тоже, как и все остальное, можно исправить.

Отец взревел и, не в силах остановиться, набросился на Малатрисс. Она зашипела, как и ее питомица. Белая змея поразительно быстро атаковала Отца, но он отбил эту атаку ответным ударом, а затем Малатрисс пустила в ход все свои шесть рук. Двигаясь с молниеносной скоростью, она уворачивалась от каждого взмаха когтей, пока наконец ей не удалось ухватить Отца за руку. Одна, потом две, потом три руки сжались, рванув его – нас! – вниз и прижав к полу.