Читать книгу - "Смилодон - Феликс Разумовский"

“Не надо было тебе есть на ночь сырых помидоров”, – поморщился гадливо Буров и поспешил убраться подальше – вытащил из сумки сутану, закосил под монаха и открыл тяжелую дверь.

– Жирный, пока! Еще увидимся.

В коридоре было полутемно, но все же лучше, чем в дымовой трубе. Выщербленные камни напоминали о вечности, правильные линии – о гениальности строителей, сюжеты барельефов – о смерти и страданиях. Все по канону, все по уставу, ничего новенького – святое семейство, распятый Христос, раскаявшася Магдалина, исцеленный Лазарь. Словно сцена из какой-то древней, разыгранной еще не известно по чьему сценарию, пьесы…

“Да, у них тут весело”, – Буров сориентировался, ушел налево и скоро уже стоял у двери библиотеки – по контуру ее шли кованые накладки, петли были вмурованы намертво, замочная скважина напоминала амбразуру. На первый взгляд такую – или тараном, или толом. Но это для непосвященных, полагающих, что выдра <“Выдра” – универсальная отмычка к врезным замкам.>– это хищный зверь о четырех лапах и с хвостом, а вот в бурсе, где учился Буров, думали совершенно иначе. Там был даже особый курс, освещающий эту тему. Вел его пожилой, но еще полный сил рецидивист-медвежатник, вор в законе и спец высшей пробы.

– Эх, паря, – часто говорил он Бурову и щерил фиксы, – а ведь у тебя талант. Тебе бы поучиться как следует, на всю катушку, чтобы практики побольше. Человеком бы был. Со специальностью.

В общем, Буров неплохо разбирался в “яругах”, “благодатных”, “де с прорезом” и без <Названия отмычек.>, так что и минуты не прошло, как дверь библиотеки открылась.

Внутри царила торжественная тишина. Молочный свет луны, лившийся сквозь стрельчатые окна, выхватывал из тьмы шкафы, скамьи, кипарисовые пюпитры с прикованными цепями драгоценнейшими фолиантами. Вот она, квинтэссенция схоластической мысли, увековеченная на пергаменте железными чернилами и переплетенная в окованную железом же по углам свиную кожу. Щедро изукрашенная к вящей господней радости золотом, киноварью и ляпис-лазурью. Аминь…

“Словно собака на цепи, – Буров, не удержавшись, взял толстенный фолиант, глянул на роскошь миниатюр, на филигранные, выведенные с тщанием буквы, вздохнул: – М-да, редкая порода. Такую вывести – охренеешь”. Бережно положил том на место и, не интересуясь более запечатленной мудростью, пошел в дальний угол библиотеки. Там действительно стоял старый черный шкаф, скорее буфет, какие были в моде в конце пятнадцатого века – резной декор, разлапистые ножки, створки с изображениями четырех стихий, сфинксов, арабесок, фантастических птиц. Верхняя же часть его в точности копировала собор Парижской Богоматери. Все было так, как рассказывала старая колдунья. Впрочем, это только на первый взгляд…

“Ну-с, будем посмотреть”, – Буров подтащил к буфету скамью, встал и неспешно повернул шпиль игрушечного Нотр-Дама. Внутри буфета что-то зашипело, клацнуло, ударилось с медным звоном, и в миниатюрном фронтоне образовалась щель – достаточно широкая, чтоб пролезла ладонь. Тленом, запахом веков повеяло из нее.

“Смотри-ка ты, сработало”, – не то чтобы удивился или обрадовался – констатировал Буров, вытащил тесак и начал осторожно засовывать его в щель – в целях профилактики, как колдунья учила. Снова зашипело, но уже злее, резче, и клинок будто ужалила чудовищная оса, стремительно, мощно, с металлическим звуком. Словно пытаясь прокомпостировать булатную сталь… “Хорошая пружина”, – одобрил Буров, со скрежетом вытащил клинок и, засунув в нишу руку, нащупал нечто мягкое, круглое, приятное на ощупь. Это был свернутый в трубочку лист тонкой телячьей кожи, матерчатая лента, перевязывавшая его, выцвела, истлела и расползлась… “Так, будет что почитать на ночь”, – Буров, не разглядывая, убрал добычу в сумку, починил фронтон, слез, оттащил скамью на место, взял фонарь со стола и совсем уж было отчалил, но вдруг остановился. Интуиция, эта тяжелая на подъем, любящая поспать лентяйка, прошептала ему: “Не спеши. Прикинь хрен к носу. Второй раз ведь не придется…”

“Ладно, уговорила”, —Буров снова взялся за скамью, влез, пристально, не выпуская фонарь из рук, уставился на шкаф. Посмотрел-посмотрел и неожиданно для себя повернул второй шпиль на манер первого. Спроси почему, ни за что бы не ответил. Все вопросы к интуиции. Результат был аналогичен – снова зашипело, звякнуло, стукнуло, и на фронтоне появился новый паз, похожий один в один на только что закрывшийся. И все пошло по второму кругу – также клацнуло невидимое жало, встретившись с булатной сталью. С таким же скрежетом Буров вытащил тесак из ниши, также сунул в нее руку. Только вот нащупал он не свернутый пергамент, а что-то твердое, угловатое, напоминающее пачку “Ротманса”. И вспомнил ни к селу ни к городу Ильфа и Петрова: “Этим полукреслом мастер Гамбс начинает новую…” Однако это нечто, угловатое, похожее на пачку “Ротманса”, хоть и оказалось деревянным футляром, но заключало в себе не памятную медалюшку знаменитого мебельщика, а зеленоватый камень неправильной формы, слишком уж невзрачный, чтобы оказаться драгоценным. Брось такой на улице – никто и не поднимет. “Или безоар” <Затвердение, образующееся во внутренних органах некоторых, чаще жвачных, животных. Считалось одним из лучших средств против яда и стоило бешеные деньги. Некоторые феодалы за обладание безоаром закладывали все свои земли.>, или философский. Или у кого-то странное чувство юмора, – Буров положил находку в сумку, быстренько восстановил статус-кво и, попрощавшись взглядом с чертогом мудрости, решительно и бесповоротно направился на выход. – Все, пишите письма”. Тихо притворил дверь, без звука закрыл замок, тенью метнулся по коридору. До зловонных покоев добрался без приключений. Однако там его ждал сюрприз, неприятный, в лице проснувшегося и справляющего малую нужду толстомясого хозяина.

– Кто ты, брат? Зачем ты здесь? – прервавшись, тот резко обернулся от объемистой посудины, вгляделся, судорожно сглотнул, и в голосе его прорезалась истерика. – Сколько же премерзко от тебя воняет дымом, серой! Геенной огненной! Изыди! Изыди, сатана!

Кто бы говорил, сам-то похуже скунса.

– Аминь, – Буров, чтобы не пачкать рук, пнул его верхним хлестом в ухо, снял сутану, влез в камин, привязался к веревке и неожиданно, то ли от хорошего настроения, то ли из озорства, закричал голосом бешеного мартовского кота. И сразу же раскаялся – сила у шевалье была гигантская, а труба такая шершавая… Ох, верно говорят, подниматься в этой жизни всегда сложно. Наконец экзекуция закончилась – пробкой из бутылки Буров выскочил на воздух, вздохнул с облегчением, уселся на трубе.

– Бонжюр, шер ами. Чертовски рад видеть вас.

– Я вас тоже, хоть вы и похожи на черта, – Шевалье ухмыльнулся, выпустил веревку из рук и вытер пот со лба. – Ну как сходили? Удачно ли?

Молодец, даже не спросил, что случилось. Мало ли отчего орут бешеные мартовские коты.

– Отчасти, мон шер, отчасти, – весело ответил Буров, сплюнул в дымоход и кардинально переменил тему. – Пошли домой, а? У маркиза, как пить дать, головка бо-бо, не дай бог опоздаем к завтраку.

Если честно, он не до конца доверял Анри. Как там говорят французы-то? Предают только свои? Во-во, и рыжеволосая любовь тому примером. А еще трижды прав Мюллер-Броневой из киносказки про Штирлица-Исаева: “Что знают двое, то знает свинья”. Вовремя не зарезанная. Нет, что касаемо тайн, секретов и вопросов выживания – лучше в одиночку.