Читать книгу - "Геносказка - Константин Соловьев"

«Сколько же в ней человеческого? — спросила сама себя эта крошечная часть Гензеля. И сама же себе ответила: — Ноль».

Ведьма протянула руку к Гензелю. Плоть облезла с нее кусками, отчего рука походила на разварившуюся в похлебке суповую кость, бледно-багровую, в лохмотьях, бывших когда-то кожей. От нее все еще валил пар, а воздух вокруг обратился бледно-кровянистым туманом. Не в силах пошевелиться, он наблюдал, как движется эта ужасная рука. На одном пальце даже сохранился наманикюренный ноготь — он выпирал из кровоточащего мяса аккуратным ровным полукругом.

Гензель понял, что через секунду эта рука сомкнется на его горле. Успеет ли он почувствовать прикосновение колючих костяных пальцев, прежде чем они сожмутся, разрывая его трахею и шейные позвонки, медленно отделяя голову от туловища?..

Гретель, увидев занесенную руку чудовища, вдруг выпрямилась, прикрыв своим тщедушным телом брата.

— Не его! — крикнула она звонко, как никогда не кричала. — Меня бери, подлая старуха! Это я сделала!

Ведьма осклабилась, в ее пасти сомкнулись торчащие во все стороны зубы и захрустели от усилия, несколько из них выпало. Наверно, это означало улыбку. Но то, что хорошо смотрелось на мраморной гладкой коже, ничем не походило на оскал скелета.

Ведьма махнула рукой — и Гретель бесшумно отлетела в сторону. У ведьмы, даже искалеченной в чреве Расщепителя, было достаточно сил, чтобы разорвать ее на части, но ей не терпелось дотянуться до Гензеля.

Раненой крысой скользнула по краю сознания мысль — ведьма намеренно не убила Гретель. Она хочет сперва убить Гензеля, а потом заняться своей бывшей ученицей. Неторопливо и без спешки.

Существо, бывшее когда-то прекрасной женщиной, нависло над Гензелем, распахнув свою изуродованную пасть. Носа у нее тоже не осталось, вместо него темнели провалы, исторгающие облачка пара.

По скулам медленно ползли комья перемешавшейся с кожей мышечной массы с неровными бугорками хрящей. Взгляд ее единственного глаза ослепил Гензеля, пригвоздив его к полу и иссушив остатки сил. Взгляд полнился нечеловеческой ненавистью, чистым ее излучением, смертоносным и яростным. Этот глаз будет последним, что он увидит.

Гензель понял, что ему не спастись. Перевернулся на спину, пытаясь вскинуть руки для защиты, и понял, что не сможет и этого. Слишком мало сил. Но и страха больше не было. Была глухая тоска, так и не превратившаяся в слезы. Бедная Гретель… Сейчас ведьма размажет его по полу, а потом вернется к ней.

Он хотел зажмуриться, но глаза замерзли, веки распахнулись во всю ширь. Сейчас в его глазах, должно быть, отражается оскал ведьмы… И будет отражаться даже тогда, когда глаза сделаются мутными, пустыми и мертвыми.

Ведьма шевельнулась, протягивая к нему свои дымящиеся лапы в коросте отваливающейся плоти. Гензель попытался закричать, точнее, его тело попыталось закричать, сознавая, что все сущее сейчас перестанет быть, а сам он превратится в крохотный комок бесконечной боли, тающий, меркнущий, уплывающий…

Но вместо скрежета костей по собственному горлу он вдруг услышал совершенно другой звук. Серебристый звон разбитого стекла.

Ведьма замерла, то ли удивленная, то ли сбитая с толку. По ее лицу, шее, груди, смешиваясь с кровью, летели осколки стекла, крошечные и блестящие неровные бусины. И вода. Вода хлынула, срывая лохмотья еще держащейся кожи, разбиваясь сверкающими водопадами о торчащие осколки костей. Ведьма издала короткий глухой рык. И только тогда Гензель увидел за ее спиной Гретель. Все еще держащую в руке неровно обломанное горлышко стеклянной реторты. Глаза ее были прищурены и решительны.

Вода?

Сестрица, ты решила ударить ее бутылью с водой?..

Гензелю хотелось застонать. О Человечество, зачем?

Только в глупых историях ведьмы тают от обычной воды. Но Гретель никогда не любила таких историй, с самого детства. Неужели на самом деле она верила в подобные глупости и теперь, когда их жизни висят на тончайшем волоске, позволила себе действовать инстинктивно?..

Вода стекала по ведьме, лишь несколько капель попало на Гензеля, преимущественно на штаны и рубаху. Ведьма оскалилась, встретив поток воды и стекла, который ничуть ей не повредил. Мелкие порезы были не видны на фоне кровоточащего мяса, разве что мягко блестели кое-где россыпи стеклянных брызг, усеявших ее предплечья и грудь. Лапа, протянутая к Гензелю, замерла лишь на мгновение.

Это мгновение обещало стать самым коротким в жизни Гензеля. И самым последним.

А потом ведьма завизжала.

Гензель видел, как внутри ее вспоротой шеи завибрировали остатки трахеи, больше похожие на раздавленную ящерицу. Как вспучились на уцелевших участках кожи сине-багровые вены. Ведьма завизжала, оглушительно, страшно, пронзительно. Не как человек, но как существо, испытавшее пароксизм невыносимой муки, оказавшееся живьем в аду.

Ведьма забыла про Гензеля.

Она подняла руки и вдруг впилась ими в свое же лицо, мокрое от воды и крови. Под обглоданными пальцами заскрежетали обнаженные кости, и все, что оставалось от ведьминского лица, вдруг стало соскальзывать на пол, шлепаясь с отвратительным хлюпаньем и растекаясь неровными мутными лужицами. Не веря своим глазам, Гензель наблюдал за тем, как обнажается ее череп и как белые кости тоже тают, подобно кускам белоснежного сахара в горячем чае.

Челюсть отломилась с приглушенным треском вроде того, что бывает, если разорвать оберточную бумагу. Отломилась — и шлепнулась на пол, несколько раз перевернувшись. Она уменьшалась на глазах, исходила белым паром и через несколько секунд превратилась в бесформенный осколок кости, лежащий в лужице.

Таял и череп. Ведьма визжала, впившись руками в остатки лица, словно пыталась прижать остатки плоти, но они уплывали сквозь пальцы, и сами пальцы уже исчезали. Ведьма стремительно обращалась в бледно-розовую кашицу, по ее скелетообразному телу вниз сползали большие и маленькие сгустки того, что прежде было плотью. Влажно хрустнул истончившийся череп, и Гензель, едва живой от страха и удивления, видел, как в его проломах мелькнула розовая губчатая масса, а затем начала таять и она.

В теле откуда-то нашлись силы, и Гензель бессознательно отполз на несколько шагов от тающей ведьмы — тело инстинктивно пыталось держаться подальше. Теперь она уже не визжала — от ее горла остался лишь позвоночник, да и тот истончался на глазах. Розовая кашица уже не падала комками, она срывалась с ведьмы огромными кусками, пачкая пол и заливая все вокруг. И даже на полу она продолжала таять с едва слышимым шипением, обращаясь густой вязкой жижей.

Ведьма рухнула на колени и запрокинула голову, от вида которой Гензель едва не лишился чувств. Череп наполовину растаял, остатков лица невозможно было рассмотреть — вся голова ведьмы напоминала протухшее яйцо, небрежно разбитое, состоящее из месива неровных осколков и густых потеков желтка.

Ведьма упала в лужу, образованную ее же телом, и стала корчиться, затихая. Обрубки конечностей бесцельно шевелились, распадаясь на части. Когда движение прекратилось, в луже лежал бесформенный кусок мяса, все еще негромко шипящий, съеживающийся. Гензель не мог оторвать от него глаз. То, что осталось от геноведьмы, теперь могло бы поместиться в небольшое ведро.