Читать книгу - "Жнецы страданий - Екатерина Казакова"

– Быстрее давай, – торопил Вьюд. – Сегодня Мерешка на страже стоит, из старших Дареновых. Он меня пропустил, потому что ты, дура, одна во всем каземате. Только уговор был лучину не жечь. Раз тоже вот так ходили, а в одном из казематов оборотень сидел, так он на свет так кидаться и орать начал, что половина Цитадели сбежалась.

– Ты ж говоришь, кроме меня тут нет никого, – прошептала, поспешно жуя, Лесана.

– Дак из послушников никого. А так, кто его знает… Вдруг нежить какая или волколак. Они же от света дуреют, начнут бузить.

– Ну да, меня когда вели, там вроде шевелился кто-то… – согласилась Лесана, доскребая ложкой горшок. – А как ты щи-то вынес?

– Парни на поварне помогли. Не подыхать же тебе здесь по милости креффов. Они-то в тепле. Поди, нажрались и дрыхнут.

– Вьюд, спасибо… – У Лесаны защипало в носу.

– Да пожалуйста. – Некоторое время он помолчал, а потом осторожно спросил: – Лесан, а страшно было?

– Было.

– Ладно, давай ложку, пойду я. Спать ложись.

И едва Вьюд поднял с пола горшок, как со стороны входа донеслось сдавленное шипение:

– Долго ты там? Давай, ноги в руки, не то в соседний кут запру, будешь знать!

– Все, пошел я.

Лесана и промолвить ничего не успела, а парень уже исчез, словно его и не было. Девушка вернулась на свой топчан и улеглась на солому, закутавшись в покрывало. Теплый сытый сон обступил ее со всех сторон, навалился и проглотил без остатка.

Тамир поднялся из мертвецкой в свой покойчик. Голова привычно болела, тело колотил озноб, а в глаза будто насыпали песку. Хотелось повалиться на лавку, натянуть сверху все, что есть, от одеяла до утирок, и заснуть. Но молодой колдун знал – все одно не заснет, пока не согреется. Ледяные стены казематов вытягивали из него тепло, студили кровь. Да и царящий в комнате холод обступил парня со всех сторон. Надо бы затеплить пузатую печь, привалиться к нагретому камню спиной и почувствовать, как сладкое тепло истомой пробирается к каждой косточке, ласкает каждую жилку.

Вот только обман все это. После смерти Айлиши не грел его огонь. Ни тот, что горел в печи, ни тот, что когда-то теплился в душе. Тамир превратился в глыбу льда, которая никогда более не растает, потому что никогда не рассосется тоска, плотными кольцами обвивающая мертвую душу. Живым осталось только тело, и вот ему-то, клятому, было холодно.

Тяжело вздохнув, колдун принялся-таки растапливать остывшую печку. Осиновые поленья сердито стреляли искрами, дымили, разгораясь медленно, неохотно. Захотелось все бросить и спуститься в мыльню, вылить на себя пару ушатов горячей воды и хоть на миг ощутить блаженное тепло. Но от одной только мысли о том, что в мыльне можно встретить Нурлису, идти в подземье Цитадели сразу же расхотелось. Уж лучше совсем закоченеть, чем в очередной раз дождаться, как полоумная бабка вопрется в раздевальню к полуголым парням да обзовет всех жеребцами.

Кое-как дрова все же загорелись, хвала Хранителям. Протянув руки к огню, Тамир прикрыл глаза. Так бы и сидел вечность, чувствуя жаркое пламя.

– Только отвернусь, а он уже сало топит! – Голос Донатоса раздался от двери, и оттуда же потянуло зябким, продирающим до костей сквозняком. – Собирайся давай, хватит пузо греть!

Послушник подавил стон отчаяния. Стоит лишь показать, как он не рад наставнику, и тот придумает сотню способов испортить ему жизнь. Опыт подсказывал, что перечить не только бесполезно, но и опасно. Слишком живо еще было воспоминание о том, как огрызнулся раз на наставника, что не высыпается. Донатос тогда запер его в каземате, где с потолка капала вода, а от стен исходил такой холод, что зуб на зуб не попадал.

Поэтому ныне выученик только коротко кивнул, достал из сундука загодя собранный для таких случаев заплечник и выжидательно посмотрел на креффа.

– Быстро смекаешь, рохля, – похвалил тот.

Тамир ничего не ответил. Он давно научился не замечать подначек наставника и в душе даже благодарил его за вразумление. Первый раз, когда крефф взял выученика с собой, парень не прихватил ничего, кроме плаща. Та ночь, что он провел под моросящим дождем в мокрой одеже, в неловко сделанном из лапника шалаше и на жесткой еловой же подстилке – голодный, холодный и злой, – навсегда научила послушника быть готовым по любому знаку Донатоса сорваться с места.

Тогда, глядя, как наставник обустраивается на ночлег, споро разводит костер и варит кашу, Тамир поклялся, что больше не позволит застать себя врасплох. С того времени в его сундуке всегда был собран заплечник со всем скарбом, что может пригодиться в пути. Котелок, ложка с миской, топорик, нож, соль, огниво, трут, мешочек крупы, сухари, несколько головок чеснока, лук и смена одежды. Он учился на своих ошибках, потому как наставник их не допускал.

…Скользя на лыжах вровень с креффом, парень молчал. Спрашивать что-то у Донатоса дело зряшное. Захочет – сам скажет, не захочет – словом злым обожжет хлеще плети. Да и по нахмуренным бровям и упрямо сжатым губам колдуна было видно, что тот еле сдерживается. Так что уж лучше не лезть, добровольно хребет под кнут не подставлять.

– Быстрее окороками шевели! – рявкнул колдун. – Плетешься, как вша беременная, а нам до заката поспеть надо. Или давно на снегу не ночевал? Так я тебе спроворю, едва в Цитадель вернемся. Седмицу будешь во дворе ночи коротать.

И, сплюнув в снег, он припустил еще шибче, только поспевай.

– Наворотят дел, дурачье, а потом сорок шлют да сопли развешивают. А мы разгребай. Найду скудоумца, что навь породил, кишки через задницу вытащу.

Тамир вздрогнул, но не от снега, упавшего с еловой лапы за ворот, а от голоса креффа, полного лютой злобы. Что наставник может виновного покарать, так за ним дело не станет. И в праве он будет своем, и не осудит никто. Давно уж заведено, что нельзя покойника сжигать, не обманешь Хранителей. Вернется дух бесприютной навью искать себе тело. Никому покоя не даст. Так и повадится шастать, и ни стены его не удержат, ни обереги.

Целые деревни снимались с места, где заводилась беспокойная душа. Потому-то все знали, что нет большего преступления, чем мертвеца сжечь, ибо упокоить навь было посложнее, чем целое буевище.

Но нет-нет, а появлялись Заблудшие.

Кто по дурости, кто по жадности предавал мертвых огню. Вот только ни разу обман не удавался и с рук не сходил. Каждый староста в самой забытой Хранителями веси имел особую сороку, что знала путь к Цитадели. Поговаривали, будто птица была наделена Даром, только то впусте болтали. Тамир видел сорочатник при крепости, да что там видел, самому, бывало, приходилось кормить и чистить клетки с беспокойными трещотками, вот только колдовства в них не было ни на грош. Однако креффы легко подчиняли птиц. Из всех пернатых сороки проще всего поддавались воле Осененных. Могли они в любую погоду долететь до ближайшей сторожевой тройки и позвать колдуна или примчаться в Цитадель за подмогой.