Читать книгу - "Фантом - Александра Лисина"

Конечно, чаще всего нам попадались крестьяне, едущие в соседнюю деревню или в приближающийся с каждым днем Берол. Как правило, эти встречи заканчивались вежливыми кивками и короткими расспросами, после чего незнакомцы с сожалением проезжали мимо, а я разочарованно вздыхала и поворачивала в другую сторону – работы для меня тут не было. Если же случалось так, что нам доводилось кого-то нагнать и поравняться, то я старалась как можно скорее пройти вперед. Дорогу, благодаря частым встречам и говорливым попутчикам, я уже знала неплохо, а вот лишние сложности нам были ни к чему. Поэтому спрашивала я в основном о Тварях. И это, конечно же, никого не удивляло: о чем еще может спрашивать вольный охотник, как не о хлебе насущном?

Но работы, повторюсь, было мало. Раза три я прокатилась в дальние деревушки без всякой пользы: после ночных бдений и прогулок по местным кладбищам неожиданно оказывалось, что покой крестьян тревожила не злобная Тварь, а самые обычные волки. Или еще какой хищник, обнаглевший до открытого нападения на крестьянский скот.

Домашняя живность, разумеется, тоже была. Почти такая же, как я и предполагала, а местное молоко, хоть и имело непривычный привкус, не слишком разнилось от того, которое я пила дома. Коров тут встречалось в достатке, были и козы, и куры, и самые обычные свиньи. Ну, с той лишь разницей, что коровы были каким-то лохматыми; быки имели очень уж длинные, загнутые кзади, как у индийских буйволов, рога; козы казались совсем миниатюрными и выглядели какими-то игрушечными, а у кур порой встречалась необычная окраска перьев. К примеру, ярко-красная. Или ядовито-фиолетовая.

Но я не жаловалась – по вкусу они оказались совершенно нормальными. Так что если и была тут виновата местная радиация, то мне уже всяко поздно беспокоиться. За полгода я успела ее столько хватануть, что должна была или помереть давно, или вторую голову себе отрастить. А раз нет, то и куры мне здешние не страшны. Подумаешь! Что я, фиолетового мяса испугаюсь?

В трактиры, которые стали появляться вдоль тракта, как грибы после дождя, я заходила редко. Только чтобы слухи собрать и продуктов подкупить в дорогу. На месте не ела – нельзя было лицо открывать. Ночлега тоже не искала – незачем лишний раз рисковать, да и Лина мне теперь никуда было не деть. Далеко он от меня отходить не хотел – боясь за свою память, а в комнату я его при всем желании не протащила бы. Если же совсем наглеть и просить его стать маленьким, то можно нарваться на какого-нибудь любопытного зеваку и вообще завязать с этим опасным делом.

Поэтому я все больше болталась по лесам, с каждым днем забираясь все глубже за запад в поисках работы. Но ехала чаще не по хорошей дороге, а поодаль, холмами да оврагами, чтобы лишний раз не светиться. Искала дорожные столбы с объявками, время от времени расспрашивала словоохотливых прохожих. Заходила в деревни. С любопытством, но уже без прежнего интереса изучала крестьянский быт. Что-то неодобрительно отмечала как неприемлемое, на что-то, наоборот, довольно кивала. На женщин старалась не смотреть, потому что каждый раз при мысли о своем собственном положении мне становилось неприятно. Но еще и потому, что слишком пристальный взгляд на чужую супругу мне-охотнику, выглядящему в глазах подавляющего большинства местных жителей мужчиной, грозил неприятный разговор, а то и поединок: к браку тут относились весьма серьезно. И если мужу еще позволялось окидывать заинтересованным взглядом хорошеньких девушек, то на замужнюю даму – ни-ни, даже подмигнуть было оскорбительно. Не говоря уж о том, что самим женщинам не разрешалось даже взгляд поднять на незнакомого мужчину, если только он сам не подойдет и о чем-нибудь вежливо (за грубость мог получить по морде от родственника дамы) не спросит.

Иными словами, местный институт брака сковывал женское население по рукам и ногам. Тогда как блуд официально наказывался. Причем, что опять несправедливо, муж мог отделаться за прелюбодеяние каким-нибудь штрафом, тогда как жена подлежала прилюдному позору и могла получить от обманутого супруга заслуженного тумака. После которого (при том, что в целом домашнее насилие резко осуждалось) за неосторожную женщину никто даже не надумал бы вступиться. Короче, рабство. И полнейшее бесправие, которое дамы порешительнее и поухватистее с лихвой восполняли домашней тиранией. Скажем, на людях муж мог орать и угрожать жене хоть палкой, но дома… если, конечно, он не был законченным мерзавцем, а она имела капельку мозгов… жена отыгрывалась за прилюдную покорность по полной программе. А порой, случалось, и скалку в руки брала, если дражайший супруг соизволял заползти под утро по дороге из ближайшего трактира в совершенно невменяемом состоянии.

В общем, удивительный по силе парадокс. Но я, как ни старалась, так и не смогла понять, почему в Валлионе все так непонятно сложилось. С одной стороны, полное бесправие и всеобщее потакание доминирующей позиции мужского пола. А с другой – полная противоположность, тщательно хранимая и надежно скрываемая за дверьми и закрытыми ставнями. О которой, разумеется, все отлично знали, но предпочитали делать вид, что ничего не замечают.

Пару раз мне удавалось наткнуться на терроризирующих крестьян неопытных тикс, с которыми получалось расправиться быстро и безболезненно. Однажды я своими глазами увидела фанру – небольшую ящерицу с кровожадными наклонностями и крайне прочным костяным доспехом, который пробил лишь безотказный Эриол. В какой-то деревеньке я самолично пришибла ленивую, позарившуюся на приманку стокку. Смахнув ей голову, едва Тварь высунулась из норы, не погнушалась достать ее оттуда целиком. Подивилась тому, что змеи могут вырастать до таких размеров, и почти сразу забыла. Да и чего ее разглядывать? Дело свое она сделала и больше уже не нужна.

Целыми сутками мы с Лином рыскали по окрестностям в поисках не увиденных рейзерами, случайно приблудившихся Тварей. Кружили по полям, уже не надеясь на помощь деревенских. Обнюхивали овраги. Спускались к болотам, мокли в реках. Но Тварей, что удивительно, было немного. Так, раз в полдюжины дней попадется какая-нибудь мелочь, а потом снова тихо, как в могиле.

В конце концов я поняла, что рядом с городами и крупными селениями можно не надеяться на хорошую добычу, и повернула обратно, старательно огибая владения эрхаса Дагона по широкой дуге. Из трех эрхов, где мне довелось побывать за это время, Дагон производил самое нехорошее впечатление, так что соваться туда я считала преждевременным. Да и в городах не светилась. Так, поглядела издалека, подивилась каменным стенам, подсчитала количество желающих туда попасть, частенько выстраивающихся в длинную очередь, и уходила.

Лин, надо сказать, был гораздо терпеливее и упорнее меня. Каждый вечер и каждую ночь он подолгу занимался собой, заново отращивая крылья и настойчиво тренируя летательные мышцы. Его не смущало отсутствие простора, не пугала близость к человеческому жилью. Ему не мешали ни дождь, ни яркая луна – едва мы останавливались и я послушно бралась за меч, начиная свои занятия, как он уходил и занимался тоже. При том, что я ни разу ему об этом не напомнила.

В отличие от моих учителей.

Конечно, ничего худого они от своей ученицы не требовали. Только усидчивости, послушания и доверия. Последнего, разумеется, было хоть отбавляй, но вот первого и второго… блин! Да я даже в юности так много не занималась! Даже когда по «кружкам» бегала и лихорадочно совала нос во все подряд. А теперь все попытки бросить незаконченную учебу натыкались на скалу непонимания и целое море разочарования. Я лишь один раз уперлась, как баран, которого ведут на заклание – когда подвернула во время прыжка ногу и очень долго терпела, наотрез отказываясь принимать «синьку». Думала, что и так проживу и больше не стану рисковать превратиться в белокожую нелюдь. Но не вышло – Ас, узнав причину моего раздражения и того, почему я обложила его матюгами, неосторожно оперевшись на больную ногу, молчал довольно долго. Но так выразительно и красноречиво, что я устыдилась, извинилась, пообещала исправиться и покорно выпила синюю бурду, которую Лин когда-то так старательно готовил.