Читать книгу - "Время Смилодона - Феликс Разумовский"

Как ни крути и ни верти, а уикенд, если глянуть в корень, хорошая штука. За два дня, проведенных в пещере, Буров отоспался всласть, налопался на всю оставшуюся жизнь тушенки, а также, надо полагать, как следует поправил здоровье. Не фиг собачий — спелеотерапия. Наконец настал вечер воскресенья, и пещерные массы бросило в тоску — вот беда-то, беда. Надо вылезать на воздух, брести на станцию, грузиться в электричку и ехать строить коммунизм. Охо-хо-хо-хо, только куда ты денешься. Бяки с Пилигримами так и сделали, не в плане коммунизма, в плане электрички. Вместе с ними тронулись и Буров с Леной — доехали до Московского, прокатились на метро и, молча прогулявшись по сонному городу, безо всяких приключений добрались до дома. Поужинали чем бог послал, пополоскались в ванной, и все было бы преотлично, если бы не извечный вопрос — половой. Собственно, у Лены была сотня способов его решения, а вот Буров пребывал в недоумении — с одной стороны, конечно, натура требовала, а с другой… Ведь сказано же было по-русски и в категоричной форме — ни-ни-ни, держаться от искусительницы подальше. Причем не просто искусительницы, а ведь еще прорвы и куклы. М-да, вот проблема так проблема, бином Ньютона по сравнению с ней — детские игрушки. Что же делать, как быть? Может, пойти на компромисс? Войти все же на близкую дистанцию, но ненадолго, без экспрессии, так, чтоб и волки были сыты, и овцы уцелели, не изображать безудержную страсть, а тихо так, вяло, по-стариковски… Да, а в этом что-то есть. Не то чтобы эврика, но хоть какое-то решение. Ну-с, присно-дева, благослови, приступим. И Буров приступил, однако тихо и вяло, по-стариковски, не получилось — Лена, заполучив его в объятия, уже не выпустила до утра. Стонала, извивалась, расшатывала диван, с напором блудодействовала, — куда там менадам.[291]Как есть — похотливая прорва. А еще, если вдуматься, действительно кукла. На редкость привлекательная, на диво одаренная, но в то же время примитивная, словно пробка от шампанского, — использующая все свои недюжинные способности исключительно для одного — для достижения земных благ. Внимание, успех, забавы плоти — все, все, больше ничего не надо, и так хорошо. А живопись, музыка, изящество в речах — это только инструмент, способ. Не от движения души, для движения зада. Породистого, налитого, с шелковистой кожей и лакомыми упругими ягодицами, похожими на половинки персика. Какие и впрямь бывают только у кукол. Не у той барышни из дурацкого анекдота, у которой голубые глаза, а все остальное жопа…

В общем, утро нового дня встретил Буров так себе, утомленный неопределенностью и любовной суетой. Встал, помылся, размял члены и принялся в ожидании Лены возиться с завтраком — та ушла выгуливать поганца Барсика, хозяину которого в очередной раз сделалось плохо. Сквозь щели в занавесях пробивалось солнце, нож с хрустом резал подсохший хлеб, по радио несколько не в тему пели:

В Антарктиде льдины землю скрыли,

Льдины в Антарктиде замела пурга,

Там одни пингвины прежде жили,

Ревниво охраняя свои снега…

Какие, на фиг, пингвины, какая Антарктида, какие снега… Заглавный день недели — понедельник. Как всегда, тяжелый…

Наконец пришла Лена, в маечке и индийских джинсах «Милтонс», тем не менее похожая на голливудскую кинозвезду.

— Ох, видимо, придется мне Барсика брать, — вздохнула она. — Анатолий Семеныч совсем плох. Ночью, оказывается, «неотложка» приезжала, мотор у него ни к черту. Ох беда. Такой человек, личность. Вот несчастье-то.

Однако, как ни волновалась Лена за судьбу Саранцева, отличный аппетит не потеряла, а после завтрака еще хотела склонить Бурова к блуду, но он не стал, нашел в себе силы отказаться:

— Увы, не могу, радость моя. Дела. Надо срочно отправить шифротелеграмму в центр.

Выбрался на улицу, вздохнул полной грудью да и пошел куда глаза глядят, без всякой цели — девять тридцать восемь на часах, до четырнадцати ноль-ноль еще вагон и маленькая тележка времени. Некуда спешить. А вокруг шумел, радовался жизни, дышал бензиновыми выхлопами огромный город. Шелестели шины, торопились граждане, голуби скреблись когтями по крышам и карнизам. Матерились дворники, снюхивались собаки, какой-то недоросль в тельнике ловил в Фонтанке сеткой колюшку, сфинксы на Египетском мосту смотрели на него с неодобрением. В общем, дело было хоть и не вечером, но делать было решительно нечего. Так что шел Буров по городу, смотрел по сторонам и ни во что не вмешивался, думу думал. Хоть и старался ощущать себя сторонним наблюдателем, но только не получалось — мысли были злые, конкретные, глобально анархические. Вот ведь, блин, люди, человеки, вершины мироздания. Рождаются в муках, в болезнях растут, приспосабливаются к жизни, достигают вершин. Верят, надеются, влюбляются, лгут, играют в благородство, изобретают велосипед… И искренне считают себя квинтэссенцией творения. А потом умирают — опять-таки в муках, в страхе, в невежестве, в болезнях, во лжи, так и не поняв, кто они, откуда и зачем приходили на эту грешную землю. Люди, люди, повелители вселенной… Играющие всю жизнь, с рождения и до смерти, в какую-то двусмысленную, неведомую им игру по непонятным, придуманным неясно кем правилам. Заведомо шулерским. Хрен тебе, человече, хоть и звучишь ты гордо. Ты не бог, не микрокосм, не господин вселенной — винтик в государственной машине, член общества. Такая вот, брат, игра в одни ворота. А если играть не хочешь, то будешь или сумасшедшим, или изгоем, или преступником. Ваши, как говорится, не пляшут, пиф-паф, айн момент и в дамки… Се ля ви, цивилизация… Ох и славно же погулял Буров, вот уж весело-то провел время.