Читать книгу - "Кладезь бездны - Ксения Медведевич"

И только когда на земле остались два вражеских тела, Меамори взмахнул мечом – ровно один раз. Кармат опрокинулся на спину и свалился с коня. Лошадь неспешно пошла к рядам воинов аль-Ахсы, волоча зацепившийся ногой за стремя труп.

Сумеречник, высоко вскинув сверкающий меч, галопировал перед восторженно орущими порядками халифской армии.

Азим ибн Амр и нишапурец славили Всевышнего, поднимая сжатую в кулак левую руку.

От рядов карматов отделились новые воины.

День обещал быть долгим.

* * *

Рассвет следующего дня

Поглядывая в мышиного, утреннего цвета небо, Сумама ибн Хайян перевязывал ремни на башмаках.

Они сидели под низенькими кривыми дубками на склоне холма. Долина ползла змеями тумана, сонно смигивали вдали костры карматского лагеря.

Под носом качались желтые соцветия репника, жесткие стебли только-только схватились листочками. Сумама недовольно покосился на колючие заросли блошняка, стоившие ему царапин на щиколотках: пойдя отлить, он напоролся аккурат на шипастый ковер кустков с мелкими цветочками. Его в очередной раз засмеяли за отказ носить шаровары-сирвал: мол, ты так гордишься своим ашшаритским происхождением, о Сумама, что боишься надеть парсийские штаны? А может, тебе денег на них жалко?

Разговор тут же перешел на скупость – и на анекдоты про хорасанцев.

– А вы знаете, как один хорасанец развелся с женой за то, что она вымыла его обеденный стол?

– Да ладно!

– Тьфу на тебя, есть охота, а ты про обеденный стол!

– Так я рассказываю? – обиделся Рафик.

– Да! Да! Только ты врешь все!

– Истинно, так и было! Тот человек, сидя за едой, капал на стол масло, чтоб тот пропитался им и выдубился. А жена возьми и вымой стол горячей мыльной водой. Так он с ней развелся и сказал: «Горе тебе, достаточно было его вытереть!»

Все тихонько – ну на часах же стоим – заржали.

– А знаете, как мервцы в путешествии обедают? Они нанизывают на нитку каждый свое мясо, и ту нитку опускают в общий котел. А потом не выбрасывают, ибо она уже пропиталась жиром и…

– Вы сговорились? Клянусь Всевышним, когда я буду готовить сикбадж, я не позову тебя за стол!

– Давай дальше, о Рафик!

И тут со стороны лагеря донесся призыв к рассветной молитве.

Все переглянулись.

Аккурат под холмом в зарослях репника и лютика пряталось крошечное озерцо со слабеньким ключом. Хоть бы омовение совершить…

На часы их ставил лично господин нерегиль. С бесстрастным лицом Тарик сказал: «Встанете по азану кверху жопой на коврик – повешу. Смотреть в оба».

Покашляв в кулак – а в небе плыл, плыл сладостный голос муаззина – Рафик предложил:

– Ну, давайте о чём-нить благочестивом тогда.

Все согласно закивали.

– Вот я, к примеру, знаю хадис: после еды Посланник Всевышнего облизывал палец и говорил: «Если бы мне принесли баранье плечо»…

– Тихо!

– Горе тебе, проглот, это хадис!

– Карматы! Они наступают!

Серая рассветная долина зашевелилась тенями: ничего не блестело и не звякало, видно, обернули оружие плащами и шли, опустив копья. Но шли – порядок за порядком, молча и неслышно.

– Да благословит Всевышний Тарика за его предусмотрительность… – пробормотал Сумама.

И в следующее мгновение они заорали во все шесть глоток:

– К бою! Карматы идут на нас!..

Их согласный рев поддержали все часовые и передовые отряды, укрытые среди пологих холмов долины:

– К бою-ююююю!..

С карматской стороны, словно в ответ, мерно забили барабаны.

Сумама вскинул щит и поправил ремень.

– Прощай, мученик, – улыбнулся ему Рафик.

– Всевышний велик, – улыбнулся ему в ответ Сумама.

В передовой отряд шли добровольно – и надев ихрам. В случае неожиданной атаки они должны были задержать врага и дать возможность снарядиться к бою основным силам. Задержать, сражаясь до последнего.

Приглядевшись к идущему под бой барабанов карматскому строю, Сумама прищурился: ишь ты, все в двойных кольчугах. И в хороших кожаных кафтанах между ними. Ну ничего, мы вам щас покажем, сукины дети…

– Всевышний велик… – снова прошептал Сумама.

Небо из серого стремительно становилось сизо-голубым. Светлело.

* * *

Холм Тал-аль-Джамуа,

тот же день, ближе к полудню

Привставая, как мальчишка, в стременах, аль-Мамун тянул шею и пытался разглядеть происходившее на правом фланге. Любопытно, как себя вел карматский предводитель – его огромный шатер, более походивший на садовый павильон, отчетливо белел на дальних холмах. Белел даже сквозь пылищу.

Слева, перед сине-золотыми порядками кальб, клубилось и блестело: там шел вялый бой, не затронувший даже пехотный арьегард.

А вот справа свалка была нешуточной – и она все ширилась.

Начиналось все, как писал в своем классическом трактате аль-Харис ибн Аби Раби: «Что есть бой? Сначала бой – это выпускание стрел. Затем – наставление копий и удары ими вправо и влево. Затем приходит черед мечей и ударов мечами. Вот и все, что нужно знать о бое».

А затем со стороны карматов загремели барабаны, их пехота разбежалась на две стороны. Тут бы и торжествовать победу – ан нет!

Построившись страшным клином, с сотрясающим землю грохотом пошла в атаку тяжелая конница – Красные. Алые знамена извивались в пыльном облаке, окутывавшем железную хорасанскую лаву. Куфанцы не дрогнули перед стальной рекой и встретили парсов как положено: преклонив колено и уперев в землю копья. А Элбег ибн Джарир ударил Красным во фланг.

Правое крыло войска мгновенно стало похоже на город под самумом, одновременно охваченный пожаром: крики и лязг железа достигали небес. Однако карматы превосходили ашшаритов числом, и пять тысяч тяжелой кавалерии аль-Хамра с тысячами и тысячами пехотинцев в двойных длинных кольчугах теснили куфанский джунд и конников Элбега.

Посмотрев на свалку у подножия холма, Тарик велел подвести коня и лично повел Движущуюся гвардию в бой. Зажатые между джунгарами Элбега и гвардейцами, парсы стали медленно отступать – аль-Мамун видел, как одно за другим падают их красные знамена вместе со знаменосцами.

Теперь узкие алые стяги маячили ближе к середине ложбины, где шел главный бой: похоже, парсов отогнали от истекающего кровью правого крыла войска верующих.

Вестовой в серой от пыли чалме протолкался к самому стремени халифа.

Посмотрев в перекошенное лицо, аль-Мамун сразу понял – беда.