Читать книгу - "Под Золотыми воротами - Татьяна Луковская"

Преодолевая боль, к вечеру четвертого дня Любим начал вставать. Ему, всегда очень деятельному, лежание казалось шагом к смерти, и он заставлял себя, стиснув зубы, делать шаг за шагом — по горнице, в сени, на крыльцо. Спуститься по ступеням вниз Любиму пока не давала объединенная бабья «дружина», но постоять, вдыхая свежий ветер, уцепившись за перила, он уже мог. Дни проходили в борьбе с непослушным телом. А воздух по вечерам уже наполнялся осенними запахами сырой листвы, солнышко быстрее скатывалось к горизонту и птицы беспокойно сбивались в стаи, предчувствуя скорый перелет.

Князь больше не появился на дворе раненого воеводы, но каждый день неизменно от него приходил лекарь. Седой угрюмый грек уверенными отточенными движениями менял повязки, промывал рану, смазывал края какой-то резко пахнущей гущей, затем откланивался и удалялся, так и не проронив ни слова.

— Должно, по-нашему не разумеет, — предположила Марья.

Пошептавшись со свекровью, в новый приход они попытались всунуть лекарю серебро, присланное Всеволодом Любиму, но старик жестом отстранил протянутый кошель.

— Уже, — ответил он.

— Князь ему заплатил, — догадалась Прасковья Федоровна.

В одно утро, провозившись чуть больше обычного, грек, разогнувшись, махнул рукой и произнес короткое:

— Здрав.

— Не придет больше, — опять перевела матушка.

— Да как же «здрав»? — забеспокоилась Марьяша. — Он же такой слабенький!

— Здрав, — упрямо повторил старик, направляясь к двери.

Марья, подхватив крынку цареградского вина, метнулась за ним.

— За здравие мужа, — волнуясь, протянула она, догнав шустрого старика уже на дворе.

— Спасибо, дочка, — вдруг чисто произнес лекарь, забирая вино, — вон тому деду, — указал он на сидящего на завалинке Куна, — простужаться не давай, у очага пусть чаще сидит, дыханием он слаб, и душа через сердце наружу рвется.

— А мужу моему снадобье какое оставь? Он тоже слаб, — Марья с волнением обернулась на крыльцо, где появился Любим.

— Был бы слаб, дитя бы тебе не замесил, — подмигнул лекарь и вышел вон.

Марья долго стояла посреди двора в задумчивости, прислушиваясь к себе.

— Эй, ты чего? — беспокойно окликнул ее муж.

Она очнулась и побежала к крыльцу.

— Чего этот гречин тебе там баял, потерянная вся? Не слушай, откуда ему чего знать. Все хорошо будет, — Любим подбадривающе улыбнулся.

— Да, откуда ему знать, — растерянно повторила Марья, — погожу пока.

— Чего «погожу»? — не понял муж.

— Да так. Погожу пока пироги ставить, рано еще.

— И то верно, холопки-то на что, чего тебе, боярыне, у печи крутиться?

— Тебя побаловать, — улыбнулась Марьяша, — здравенький ты мой, — стыдливо оглянувшись, не видит ли кто, она прижалась к мужу, положив голову ему на грудь.

— Умаялась ты со мной, — приобнял жену Любим.

— И ничего не умаялась, — отозвалась она, гладя тыльной стороной ладони его поросшую бородой щеку, — хорошо мне с тобой.

Любим хотел ответить что-то ласковое, но пока подбирал слова, боковая калитка со скрипом распахнулась, и во двор вбежала девчушка-холопка Маланья. Она задыхалась от быстрого бега, косынка съехала на затылок, волосы растрепались, глаза суетливо искали на кого бы вывалить важную новость:

— Там, там приехали, забирать будут, суета такая, а я бегом сюда, думаю — сказать надо, — затараторила она, разглядев на крыльце хозяев.

— Кто приехал? — остановил словесный поток Любим.

— За рязанцами приехали, полон забирать.

Любим переглянулся с женой, в глазах у Марьяши застыли и тревога, и надежда.

— А кто приехал, знаешь? — осторожно спросил Любим.

— Посадник из Вороножа сам явился.