Читать книгу - "Монохром - Сергей Палий"

Дед не любил нежностей, но мне этого и не требовалось. Зато он всегда придумывал занимательные походы и приключения. Однажды договорился со знакомым машинистом, и мы в кабине электрички прокатились до пригорода и обратно. Могло ли существовать большее счастье для семилетнего пацана? Он частенько поминал черта, но не грешил.

А еще дед магнитил живность. Были собаки и коты, которые никого не подпускали к себе, кроме него. Помнится, мне было обидно, что я так и не смог погладить Жулика — бело-черного беспородного пса в деревне. К деду этот хвост сам шел. Шесть лет я старался подманить собаку — бесполезно.

Дед жил просто, но оставлял за собой такой след, который еще долго будет отдаваться в сердцах знавших его людей. Таких, как он, мало. Вокруг миллиарды подмастерьев и единицы мастеров. Дед был мастер.

Он окончил строительный техникум и три года отслужил в Литве, в десантуре. Я его по малолетству с благоговением спрашивал: «Де, ты с парашютом прыгал?». А он ворчливо отвечал: «Девятнадцать раз». Дед частенько ворчал, но если уж смеялся, то от души — всех вокруг заражал. Этому искреннему смеху я тоже тайком завидовал.

После армии он работал в Куйбышеве, в термичке на девятом подшипниковом заводе. Потом ушел с вредного производства, отягощенный трудовыми медалями да орденами. Стал слесарничать и столярничать. В плотницком деле его ум, смекалка и руки нашли такое применение, которого только можно желать в этой жизни. Табуретки, которые он стругал, я уверен, стоят до сих пор. Не пошатнутся, не скрипнут. Полки, которые дед вытачивал, лакировал, подгонял и привинчивал, будут еще век держать на себе любую ношу и не прогнутся. Крепкими деревянными ложками кто-то и по сей день черпает суп.

Он чинил механические часы, шил немудреные предметы одежды, сапожничал, мастерил инструменты, возился с мотоциклом. И любое дело покорялось его волшебным прикосновениям. Дед обладал уникальным даром созидания. Это редчайший удел мастеров.

Я же навсегда остался при нем подмастерьем. У меня легко получалось обтесать заготовку под ножку, без проблем удавалось склеить поперечины, покрыть лаком крышку… А вот взять и сделать табуретку я не мог.

Здесь и проходит грань между подмастерьями и мастерами. Между миллиардами и единицами. И не надо заливать, что многие, мол, сумеют сколотить обыкновенную табуретку… Сколотить — да. Сделать — нет. Между этими понятиями пропасть.

Мы живем в эпоху подмастерьев. Умеем совершать разные манипуляции — умственные и физические, — подчас даже филигранно, с хирургической точностью. Создавать мы не умеем. А те, кому дано, либо не понимают своего таланта и делают шедевры за бесценок, как дед, либо понимают, шагают вверх, зарабатывают баснословные деньги и… превращаются в подмастерьев. Звук пилы оборвался на полутакте. Я наконец уснул…

Ближе к полуночи Зеленый растолкал меня и поставил за штурвал на смену злющему от чудовищной усталости и легкого похмелья Дрою. Спросонья я не сразу почувствовал рулевое колесо, люфт сделал свое дело, и «Федерация» чуть было не поймала килем целый каскад коряг. Луч прожектора ушел в сторону, в пучке света показались сплетенные в узел ветки упавшего дерева — будто «каруселью» их обработало. Я быстро завертел баранку в противоположную сторону. Баркас выровнял ход. Впереди вновь заскользила ровная водная гладь.

— Смотри, куда прешь, — лаконично прокомментировал Зеленый. — Унылая из вас команда, честное слово.

Он подозвал ежащегося от ночной прохлады Лёвку и велел ему идти дежурить на нос.

— Корму не прикрытой оставим? — спросил парень.

— Я там лягу. Вполглаза буду за тылом следить. — Зеленый подхватил рюкзак, арбалет и потопал из рубки. Бросил через плечо: — Минор, на развилках забирай левей. Ход не меняй. Перед рассветом будем проплывать Припять. Когда увидишь — меня буди.

Я угукнул вслед. Голова была тяжелая, пары часов сна явно не хватало, чтобы снять дневное утомление. Во рту чувствовался металлический привкус — дрых без маски, наглотался дерьма всякого. Да и фильтры пора менять. Только где из взять, фильтры запасные? Чешем незнамо куда, как стая слепых псов, почуявших запах свежатины. Тошно.

Левка собрался идти на носовую часть судна, но я позвал:

— Постой-ка.

Он обернулся не сразу. Постоял в дверном проходе, передернул плечами, поправил перчатки.

— Что?

— Разговор есть.

— Слушаю.

— Сваргань для начала чайку, чтоб бодрости добавить.

— Извини, не могу. Я электрочайник потерял, примус забыл, а кипятильник сломал.

Я помолчал, поболтал вхолостую баранкой, но все же снизошел до короткой усмешки.

— Шутка засчитана.

— Хорошо. Пойду дежурить.

— Стоп, умник. А теперь налей в кружки чистой водички, поставь их на кожух двигла, а когда водичка закипит — всыпь в нее заварку.

Он не удивился моей сообразительности. Ответил просто и без выпендрёжа:

— Понял.

Я оторвал взгляд от блуждающего по воде пятна прожектора и посмотрел на парня. Он стоял и исподлобья глядел на меня, словно ждал чего-то. Лицо утопало в густой тени, бликовали стекла маски. Мне до лампады, что за мыслишки шуршат в этой темной головушке, но насчет ỳгольников правду я узнаю.

— Главное, — медленно, выверяя каждое слово, произнес я, внимательно следя за его руками, — когда поставишь кружки на кожух, придерживай их. Двигатель трясется, вода расплескаться может попусту. Перчатки у тебя крепкие, никаких прихваток не надо.

Лёвка не пошевелился, не вздрогнул. Он только невольно сунул руки в карманы комбеза, будто хотел спрятать то, что в них держал.

Только вот я прекрасно видел: ладони у него были пусты.

Парень машинально спрятал сами руки. Испуг? Вряд ли. Тут что-то еще… Это скорее — дискомфорт. Такая реакция бывает, когда в присутствии больного человека внезапно упоминаешь о проблемной части тела. Или нечаянно касаешься уродства, которого он стесняется. Я понял, что меня так напрягало весь прошедший день. Лёвка ни разу не снял свои прочные перчатки. Выбираясь из говнопечки Фоллена, он сильно содрал ладони — по предплечью кровь текла, — но парень даже не посмотрел на ссадины. Ни сразу, ни позже. Дальше — больше. Когда Лёвка показывал свой вывихнутый локоть, ему, помнится, пришлось засучить рукав. Это довольно точная манипуляция, и совершать ее в перчатке — крайне неудобно. Не снял. Затем еще были моменты. Перезаряжал оружие, вскрывал консервы, ел…

— Пойду попробую, — наконец сказал Лёвка своим басовитым голосом.

— Удачи, — пожелал я. — Не обожги руки.

Он не отреагировал. Развернулся и вышел на палубу. Через засаленное стекло я видел, как изо рта у парня вырываются язычки пара.

Становилось холодно. Апрель в Зоне особо приятной погодой не радует, особенно по ночам. Хорошо еще, что дождь угомонился.