Читать книгу - "Невероятная история Вилима Мошкина - Алла Дымовская"

И Матвеев, собравшись с духом, отправился в общежития Главного здания, в корпус «Б», где на семнадцатом этаже в этот вечер отбывал вахтенную службу Дружников.

– Ты чего здесь? – удивленно спросил его Дружников, оторвавшись от лекционных конспектов.

– Так просто, повидаться зашел, – почти честно ответил Матвеев. – Ты скоро отбываешь?

– Через три дня последний экзамен, еще через неделю в дальнюю дорогу, – лаконично сообщил Дружников.

– Вот и я говорю. До осени, может, уже и не увидимся, – с нарочитым сожалением высказался Зуля. Паче чаяния, Дружников, однако, сожаления не поддержал. Смотрел молча и даже не вопросительно. Ему явно было совсем плевать, увидит он еще Матвеева или нет. Но Зуля имел в запасе шляпу и кролика, и для начала спросил:

– Ты к Вилке в гости зайдешь до отъезда?

– К Вилке? Не знаю. И без того каждый день видимся. Пригласит, так зайду, – только и ответил Дружников.

– А ты зайди непременно. Хотя бы и без приглашения, – Матвеев пошел ва-банк, делая ставку, которая в жизни бывает одной единственной. Дальше заговорил быстро, глядя в пол, и не делая пауз:

– В столе, в Вилкиной комнате, верхний правый ящик, в дальнем углу на дне общая тетрадь, коричневый переплет.

– И что? – насмешливо спросил Дружников.

– Открой и почитай. Не пожалеешь. Если угадаешь, молодец. Если нет, осенью можешь спросить подсказку, – Зуля сообщил все, что имел к Дружникову.

– Отгадаю что? – не понял Дружников, но все ж невольно напрягся и нахмурился.

– Любопытную загадку. Или страшную тайну. Это как посмотреть, – пояснил Зуля и пошел прочь, даже не прощаясь.

– Эй, а ты зачем приходил? – крикнул ему вслед Дружников.

– Вот за этим и приходил! – не оборачиваясь, крикнул ему в ответ Матвеев Зуля.

К Вилке все-таки Дружников пошел. Для этого ему не понадобился даже особенный повод. Вилка обещал пожертвовать другу туристический спальный мешок, без дела валявшийся на антресолях, но мало ли что, могущий пригодиться в строительном походе. Пока Вилка копался в коридоре в поисках мешка, Дружников отправился в его комнату, под внушительным предлогом выбрать занимательную книжку в поездку. Вилка с высоты стула не глядя посоветовал взять что-нибудь из Гюстава Эмара или детективы Честертона.

В комнате Дружников, не медля попусту, нацелился к столу. Одновременно захваченный щекочущим любопытством, и злящийся на Матвеева за возможный дурацкий розыгрыш. Тетрадь была там, толстая и коричневая. Без надписи на обложке, она не была припрятана, а просто засунута небрежно в дальний угол. Великие тайны, тем более страшные, так не скрывают. Но, раз уж пришел, Дружников тетрадь решил открыть, что и исполнил немедленно на месте. Вырезки, опять вырезки, имена, написанные от руки, еще вырезки, газетные, журнальные, одно – в траурной рамке. Впереди, на первом листе, список, жирно выведенный фломастером. Тоже имена. Почти все известные или откуда-то знакомые. Так, Татьяна Николаевна Вербицкая. Да это же та самая Татьяна Николаевна, жена зам. министра внешней торговли, Вилка про нее сто раз рассказывал! А ниже записан знаменитый летчик-космонавт, еще ниже известный актер. Какая между ними связь совершенно непонятно. А вот одно имя подчеркнуто толстой черной полосой. Совушкин Рафаэль, вроде был такой певец несколько лет назад, в клубе сельсовета как-то крутили его песни. Потом пропал куда-то со сцены, спился, наверное. Дружников машинально пролистал тетрадь. Нашел страницу с именем Совушкина. Тоже вырезки, хвалебные и приторные, а далее, вот странно, такая же черная полоса. Под ней от руки написано только одно слово «отобрать» и восклицательный знак. И следом другие вырезки, но не восторженно-положительные, а совсем наоборот, ругательные и уничтожающие.

Дружников остановился взглядом на полосе, еще ничего конечно, не понимая. Отобрать нечто, видимо предлагалось у Совушкина, но что именно? И что это такое вообще? Детские игры двух бывших школьников или безобидное хобби мальчика Вилки? Перелистнул опять тетрадь. Вот, ближе к началу и страницы с Татьяной Николаевной. Тут никаких вырезок, писал, очевидно, сам Вилка. «Не забыть, у Гены начинающаяся стенокардия! Спиртному – нет!». Еще ранее: «Интриги в министерстве. Бедная Таня! Принять меры!». И сразу за этим: «Ура! Гена получил повышение!». Дружников листал далее. Вновь вырезки. И имена. Имена и вырезки. Потом пустое пространство. И отдельно от всех опять страница, на ней от руки. Имя без фамилии. Просто Борька. Внизу черным же дата «первое апреля восемьдесят первого года». Затем совсем странный текст: «Стена. Никогда больше! Аделаидов, прости меня!». А еще ниже, уже другими чернилами, наискосок страницы, отчаянно и коряво: «Какой же я дурак!» И лишь одна дата цифрами: 26.04.86 г. Число показалось Дружникову смутно знакомым, но чем именно, вот так сразу вспомнить он не смог. А тут уж и тетрадь пришлось захлопнуть и скоренько сунуть на место. Вилка, обнаружив мешок, радостно звал его из коридора.

Все время, и в стройотряде, и заехав ненадолго домой, с солидными деньгами и подарками маме и Гошке, он, Дружников, не переставал думать. Не зря, ох, не зря Матвеев послал его к Вилке. Тайна тетради не давала ему покоя. А что тайна была, Дружников почти уже не сомневался. К тому же он вспомнил и загадочное число, совершенно случайно, краем уха подслушав в поезде спор двух старшекурсников о программировании возможных аварийных сбоев, хотя бы и в атомном реакторе. Тут и всплыла чернобыльская тема. Один из спорящих в запале крикнул, что будь на станции похожая программа, первое мая бы не случилось. «Не первое мая, а двадцать шестое апреля», – про себя поправил его Дружников, гордящийся своей великолепной памятью. В мозгу его тотчас, на уровне рефлекса, высветились цифры: 26.04.86. Дружников довольно хмыкнул, и тут же вздрогнул. Совсем не так давно он видел точно такие же цифры и в точно таком же написании. Идеальная его память сразу выдала ответ. Конечно, он уже читал эту дату в той самой, коричневой тетради, и даже вспомнил предыдущую строчку: «какой же я дурак!». Вилка Мошкин делался ему все загадочней и интереснее.

Не то, чтобы Дружников, хоть и выросший на деревенских побасенках, верил в чертей в омуте, но и, как человек, ведающий слабые, объяснительные стороны науки, не отрицал сверхъестественное совсем. Справедливо полагая, что дыма без огня не случится, а чудеса, как явления суть крайне редкие, статистике и наблюдению не поддаются. Тетрадь не шла у него из головы. Здраво кинув взгляд, так сказать, издалека, Дружников не смог счесть Зулю за несерьезного мистификатора и праздного интригана. Матвеев хотел сказать ему нечто, но, то ли не решался, то ли желал, чтобы он, Дружников, сначала сделал некоторые выводы сам. Но выводы не получались. А те, которые получались, не слагались в единое целое или вовсе выходили абсурдными.

Потому, вернувшись в Москву за неделю до начала занятий, Дружников позвонил не Вилке и не Анечке, а набрал с телефона-автомата совсем иной номер. И трубка донесла:

– Да, конечно, я дома. Жду.

И он поехал на Академическую. Чтобы еще с порога услышать невероятное и не поверить своим ушам: