Читать книгу - "Дело лис-оборотней - Игорь Алимов"

«Подумаешь, открыл Америку, — подумал Баг, с трудом продравшись через хоть и переведенный, но все равно оставшийся каким-то варварским текст, и с недоумением пожал плечами. — Еще Учитель не велел возвеличивать листья и пренебрегать корнями…»

После этого вступления пошла собственно выжимка судебных дел.

Просмотрев два или три отчета, Баг уяснил, что в основном процессы были связаны с истощениями и посленадсадными немощами по типу Мандриановых. Суть, однако, заключалась в том, что чуть ли не все иски подавались мужьями в связи с обвинениями собственных жен в том, что те без их, мужей, ведома так или иначе подсыпают им, мужьям, в питье или пищу лошадиные дозы «Лисьих чар» и затем уж до полного удовлетворения используют их, мужей, в хвост и в гриву в качестве, хмыкнул про себя Баг, тех же, по сути, электромассажеров. Один из лойеров ввел прижившийся затем и даже ненадолго прославивший его юридический оборот «фемино-медикаментозное изнасилование»; правда, от него сразу после этого ушла, забрав детей, жена, а гневная толпа феминисток три раза поджигала его дом. «Благородный муж – не инструмент» – в сотый раз вспомнил Баг великое речение Учителя; тут как раз был обратный случай.

От подобных обвинений юристы представительств Брылястова отмахивались шутя. «А если кто-то подсыпал вам в кофе слабительное, — уверенно измывался над противниками один из них, — вы рассердитесь на фирму-изготовителя этого слабительного или на хулигана, который применил его не по назначению? А если жена ударит вас утюгом по голове – кто виноват: прекрасное предприятие „Тефаль“ или ваша не в меру темпераментная супруга? А слышали вы когда-нибудь, чтобы за отравление стрихнином или цианидом сажали на электрический стул не отравителя, а того, кто изготовил, например, стрихнин против крыс или цианистый калий против ос?»

Часть дел была связана с врожденными и приобретенными в раннем возрасте детскими недугами, и Баг воспрянул было – но скоро понял, что речь тут совсем не о том: скорее всего, конкурирующие производители лекарств использовали самые нечестные и нечистые предлоги, чтобы опорочить действительно, похоже, прекрасные и безупречные пилюли. На брылястовскую панацею валили невесть откуда прилетевшую корь, долгий насморк, буйные газы, случайные падения из кроваток и неудержимый энурез… Прокатилась короткая кампания под лозунгом, согласно коему использование ордусского средства непатриотично и антинационально – не только для получения безудержного удовольствия, но и – главное! — для зачатия. «Мы не знаем, во что превратятся эти дети через десять, двадцать, тридцать лет! — гремел ярый патриот, сенатор и литератор Мак-Лимонти. — Все, что сделано за пределами нашей страны, ненадежно и вдобавок почти наверняка сделано с неприязнью к нам. А „Лисьи чары“ сделаны не нами! Всех этих детей надо отобрать у родителей и поместить в одной резервации до тех пор, пока их характеры не разовьются и мы не сможем судить с полной определенностью, наши ли по духу эти дети, или же в их жилах бродит мрачный призрак тоталитарной, идеократической Ордуси». Кампания эта, как затем было неопровержимо доказано, финансировалась крупнейшими местными фармацевтическими фирмами. Но в течение нескольких месяцев она попортила кровь многим людям: те были вынуждены ухитряться хоть мытьем, хоть катаньем доказывать, что их младенцы были зачаты не при помощи «Лисьих чар».

Кульминации кампания достигла, когда пятимесячный младший сынишка президента, к ужасу домашних врачей, прихворнул устойчивым расстройством желудка и сведения об этом просочились в газеты. Сам президент вынужден был оправдываться сначала в соответствующей подкомиссии Сената, а потом, задержав ввиду важности дела свою плановую зарубежную поездку, и в Верховном Суде. При этом он имел неосторожность сказать, что ему вообще не нужны никакие жизнеусилители, — и его поймали на слове. Чтобы эти слова могли быть доказаны или опровергнуты, прямо в здании суда, в присутствии ряда экспертов, а также судебных фотографов и прессы, президенту были предъявлены несколько сделанных в спешном порядке цветных фотопортретов в полный рост – его супруги, а также некоторых молодых женщин ближайшего окружения; все позировали в обнаженном виде.

Когда президент увидел фотографию супруги, рука несчастного непроизвольно дернулась к левому нагрудному карману рубашки, где, как тут же выяснилось, он всегда носил при себе самые необходимые лекарства. На тот момент в кармашке были обнаружены, правда, лишь сердечные и желудочные средства. Сам же президент утверждал, что, завидев горячо любимую жену, он просто хотел положить руку на сердце и сказать: «О, как безгранично я ее ценю и уважаю!» – но не успел издать ни звука, ошеломленный немедленно последовавшими за его жестом вспышками фотоаппаратов. Когда же перед ним положили фото его референтки по делам социального обеспечения, молодой и довольно яркой брюнетки с большим, сочным ртом и излишне пышными формами, президента немедленно настигла Великая радость. «Вот видите? — торжествующе закричал он, поспешно сдергивая с себя безнадежно испорченные брюки и вздрагивая от каждой новой фотовспышки. — Видите?! А я ничего не принимал!» Пятна семени впоследствии были тщательнейшим образом исследованы поочередно тремя независимыми экспертными комиссиями, и признаков употребления президентом «Лисьих чар» ни одна из них не нашла. А президент, наскоро переодевшись, устремился к давно уже поджидавшему его воздухолету и полетел по странам ближнего зарубежья – в Мексику, Гватемалу, еще куда-то, — снова говорить о том, что именно возглавляемая им страна является лидером цивилизации, столпом прогресса и светочем истинной свободы, а потому нуждается в очередных таможенных льготах.

«Занятно они там живут, занятно», — сумеречно размышлял Баг, катая дымящую сигару из угла в угол рта.

Но это все были уже отвлеченные размышления. Вся присланная информация, может, и интересная сама по себе («Гаврилкину ее надо переправить, — подумал Баг мельком, — Гаврилкин пальчики оближет!»), опять же ничегошеньки не давала его заглохшему, не успев толком начаться, злосчастному частному расследованию.

Он уж хотел выключить «Керулен», как тот, словно испугавшись, мелодично прозвенел и сказал: «Вам почта!».

Письмо от Богдана.

Минфа писал: «Здравствуй, любезный мой драг еч Баг! Я страшно по тебе соскучился, но дело не в этом. У нас тут интересно и хорошо, и странные дела творятся, но дело и не в этом тоже. А вот в чем. Я без тебя вновь как без рук. И нет у меня ни малейшей возможности послать тебе, например, фотографию, или там отпечатки пальцев, человека, про которого я хочу тебя попросить выяснить, кто он и что. Может, у вас во внешней охране уже есть о нем сведения. Я попробую, памятуя твои уроки, набросать его словесный портрет и буду тут, прямо на нашей сельской почте (selpo) ждать твоего ответа. Значит, так…»

Стиснув зубы, Баг читал – и его понемногу начинала бить холодная, напряженная дрожь погони. Описание, возникшее сейчас на экране «Керулена», как две капли воды было похоже на то, которое само собою шустро сцепилось в его голове вчера.

Вчера. Когда Баг смотрел на портрет начальника отдела жизнеусилительных зелий Кима Семеновича Кипяткова.

Жизненной растерянности как не бывало; короткое письмо друга одним ударом выбило ее из Бага, словно пыль из ковра.