Читать книгу - "Волчья тень - Чарльз де Линт"

Эти гости добрались ко мне с фермы Изабель на острове Рен поздно ночью, когда могли не бояться, что кто-то их заметит, и проскользнули в палату, чтобы предложить свою дружбу и утешение. Иногда рядом с ними я чувствую себя как во сне, будто моя палата или все здание реабилитации перенеслось в страну снов, потому что где еще могут существовать такие удивительные создания? Хотя выглядят они как мы с вами – кроме Пэддиджека, понятно, – у этого тощего пугала, тело, похоже, слеплено не из мяса и костей, а из сучков да листьев. Но при всем при том он отличный парень, и кажется, будто душа у него, как и у его соплеменников, такая большая, что не помещается в теле. Их чувствуешь еще до того, как они входят в комнату, – какое-то дуновение воздуха, волнение, от которого сердце бьется быстрее и улыбка возникает на лице, хотя они еще не сказали ни слова.

Когда они уходят, я каждый раз задумываюсь об Изабель и о том, как ей приходится осторожничать со своими картинами. Потому что изображенные на них существа в буквальном смысле обретают жизнь. Это ведь такая ответственность, и неудивительно, что она в последнее время предпочитает абстрактные полотна.

Иногда заходят Мэйзи Флуд с приемным братишкой Томми. Маленького терьера Рекси они прячут в сумке. Этот песик совершенно не переносит долгой разлуки с Мэйзи. Я люблю Томми. Он отстает в развитии – Мэйзи нашла его в Катакомбах и взяла к себе, как и всю свору собак, являющихся полноправными членами их семьи, – но он один из самых добрых парней, каких я знаю. Он каждый раз приносит с собой человечков, которых Мэйзи вырезает для него из журналов и наклеивает на картон, раскладывает их на кровати и рассказывает мне их истории.

Еще все время присылают письма и открытки. Надеюсь, люди понимают, что я просто не могу на них ответить. Пришла даже открытка из Ирландии, от Нетти Ньюлин, со смешной картинкой, где она со своим Алли похищают меня из больничной палаты, как из темницы. Стоит мне закрыть глаза, так и вижу ее лукавую усмешку, с какой она выкидывает новую шалость и с невинным видом лепечет: «Да ты не сердись, это я просто проказничаю».

Думаю, самый радостный и самый трудный для меня момент был, когда из Лос-Анджелеса прилетел на выходные Джорди. Это было еще до того, как меня сюда перевели.

Дело не в том, что он что-нибудь такое сказал или сделал. Чудесно было повидать его, но и больно тоже. Раньше не так было. Я давно смирилась с тем, что наша дружба – просто дружба, и ничего больше, но, потеряв одну из двух самых важных для меня вещей – способность рисовать, – тяжело и его тоже потерять. Сломанная Девочка – жадина, и ей очень хочется отбить его у Тани. Он не провел со мной и пяти минут, и я его не удерживала – прекрасно понимала, что ему нужно уходить и как можно скорее вернуться к ней, пока я не сказала или не сделала какой-нибудь глупости. Это только осложнило бы всем жизнь и было бы нечестно. Я не говорю, что он бросил бы Таню ради меня, – Джорди не так устроен. Он человек верный и надежный, да к тому же и вправду ее любит. А если бы Тани и не было, что я теперь могу ему предложить? Сломанная Девочка ни на что не годна, даже если забыть обо всех моих давних сложностях с интимом. Ну конечно, я не удержалась, спросила, как у них с Таней. Это ведь я и послала его к ней в Лос-Анджелес, но вовсе не потому, что мне этого хотелось, и меня все равно мучит любопытство, при котором мне наполовину хочется, чтобы у них все было хорошо, потому что они мои друзья, а другая половина мне не повинуется и зачарованно ждет беды.

– Ну и как вы там, ребята? – спрашиваю я, едва он поздоровался.

– С Таней все прекрасно, – говорит он, – но вот к этому городу я никак не привыкну.

– Что в нем плохого? Кинозвезды и солнце двенадцать месяцев в году.

– Солнце – это по мне, – улыбается он, – а вот без прочего я вполне мог бы обойтись. Особенно без всех этих типов, которым мне полагается угождать, чтобы не испортить Тане карьеру.

Он описывает пару самых неприятных разновидностей кинодеятелей, с которыми ему в последнее время пришлось столкнуться, и мне хочется сказать: «Так бросай это все. Возвращайся сюда. Возвращайся и будь со мной».

– А с музыкой все в порядке? – вместо этого спрашиваю я.

Он все это время много занимался студийной работой, сделал записи для нескольких альбомов.

– Пожалуй. Но там тоже все не так, как здесь. Все расписано, и в голове непрерывно тикают часы – напоминают, что время – деньги, так что надо с первого раза все сделать правильно. Мне действительно не хватает концертов на перекрестке, но Тане повредит, если какая-нибудь газетенка поймает меня за этим занятием и сфотографирует.

Джорди – единственный из моих знакомых музыкантов, кто на самом деле любит играть на улице.

– На улице поневоле работаешь честно, – говорит он. – Если людям нравится твоя игра, они останавливаются и слушают; может, бросят несколько монет. Если не нравится, просто проходят мимо. Где еще увидишь такой искренний отклик на свою музыку?

Тут нет прямой аналогии с живописью, но я понимаю, о чем он говорит. По той же причине я не теряю связи с улицей. Конечно, там не всегда и не все так уж мило. Бывает, сердце разрывается. Но зато остаешься по-человечески честным. Как только мы забываем, что те, кто живет на улице, – люди, мы начинаем терять человечность. Мир так уж устроен, что теперь любой может проснуться поутру и обнаружить, что все потерял. Посмотрите, как вышло со мной. Если бы не доброта профессора, который платил за меня по страховке, я бы вышла отсюда нищей, потому что все, что у меня есть, ушло бы на покрытие счетов за лечение. Никто ведь не ждет, что его собьет машина, и не готовится заранее к тысяче других катастроф, которые подстерегают нас на каждом шагу.

– Ты должен оставаться самим собой, – говорю я Джорди, говорю как друг, а не ради того, чтобы подтолкнуть его к разрыву с Таней.

– Знаю, – отзывается он, – но я ведь обещал добиться там чего-нибудь, а если обману, то как раз и не останусь собой, верно?

– Пожалуй, так.

Он невесело улыбается:

– По крайней мере, музыка у меня осталась. Мы и прежде вели такие разговоры, засиживаясь допоздна в гостях друг у друга или в каком-нибудь кафе, когда настроение не то чтобы меланхоличное, но задумываешься, что у тебя за душой и что ты делаешь со своей жизнью. Тогда и всплывают всяческие «если бы». Например, что бы с тобой было, потеряй ты одно из пяти чувств или останься без Руки, без ноги? Бессмысленные, по правде сказать, разговоры, но они вскрывали, как важна для него музыка, а для меня живопись. Ни он, ни я не могли представить жизни без искусства, так что он хорошо понимал, каково мне теперь.

Я имею в виду, без рисования. Надеюсь, в сердце мне он заглянуть не мог. Да Джорди ведь всегда плохо соображал, как к нему относится та или иная женщина. Так что тут я могла не беспокоиться. Я хочу сказать, моя тайна осталась при мне.

Была минута, когда мы не знали, что сказать, и просто сидели, радуясь друг ругу. Вот еще чего мне не хватало после его переезда. Возможности просто быть с ним рядом. Но тут я заметила, что он меня изучает.