Читать книгу - "Шанхайский цирк Квина - Эдвард Уитмор"

Квин покачал головой.

Вот и я тоже. Театром да, но не таким.

Он умолк, улыбаясь, словно предоставляя Квину сделать из этого какие-то выводы. Но поняв, что Квин ничего не скажет, он быстро кивнул.

Я так понимаю, он вам ничего не рассказал обо мне. Ну так как же зовут вашего друга?

Гоби.

Гоби? Пустыня в Китае? Любопытное имя. По-китайски его бы звали Шамо. Так они ее называют, это означает «песчаные пустоши». В доисторические времена там жил народ, который называют жителями дюн. Вместе с яйцами динозавров там находят памятники материальной культуры. Не хотите ли выпить перед ужином?

Они уселись у походного складного стола, и Кикути-Лотман приготовил розовый джин.[34]Слуга, седовласый низенький человек, появился с подносом, на котором лежали почки и печень, сердце, селезенка, рубец, язык, жилы и горло. Что-то в этом человеке напомнило Квину Маму — то ли его рост, то ли покорный взгляд. Слуга был коренаст, а Мама хрупка, и выражение сострадания, не сходившее с ее лица, на его лице превращалось в жесткость.

Кикути-Лотман осмотрел поднос и дал указания, как готовить мясо. Одновременно он нарезал лук-порей и жеруху для салата.

Кажется, я с ним раньше встречался, сказал Квин, кивнув в сторону слуги, склонившегося над жаровней с углями.

Вряд ли, отвечал Кикути-Лотман. Он один из двух моих личных телохранителей и всегда при мне. Второй — тот молодой человек, что проводил вас сюда. Молодого я зову студентом, а старого — полицейским, потому что ими они и были, когда я их нанимал. У студента хорошая память, а полицейский хорошо жарит мясо. А теперь, мистер Квин, давайте поговорим. Зачем вы пришли?

Я пытаюсь узнать что-нибудь об отце, хотя я не представляю себе, что вы можете мне о нем сообщить. Он умер перед войной.

Перед войной я был ребенком, мистер Квин, и единственные иностранцы, которых я знал в детстве, — два друга рабби Лотмана. Один был отец Ламеро, а другой — престарелый русский лингвист по имени Аджар, он тоже жил в Камакуре. Аджару тогда было под восемьдесят, вы, наверное, только что родились. Неужели позднее вы изменили имя на более американское?

Кикути-Лотман ухмыльнулся. Квин улыбнулся и покачал головой.

Боюсь, что нет. Это получилось бы складно, но Аджар — не тот человек, которого я ищу.

Ищете? Вы же сказали, он умер. Что вы имеете в виду?

Что очень мало знаю о своих родителях, кроме того, что они жили здесь. Я приехал в Японию, чтобы узнать хоть что-нибудь.

Но как я могу вам помочь, если я никогда не знал Квина и даже о нем не слышал?

Не знаю. Я знаю только то, что отец Ламеро велел мне прийти к вам — и вот он я.

Квин улыбнулся. Кикути-Лотман рассмеялся.

Мне кажется, сказал Кикути-Лотман, что старый иезуит неспроста вас ко мне направил. Что ж, он хитер, само собой. Полагаю, он знал вашего отца?

Не очень хорошо, только с одной стороны. Он иногда виделся с ним, но никогда подолгу. Он мало что мог мне рассказать.

Но он все-таки знал его, как и рабби Лотмана. Он знал вашего отца и знал моего опекуна, и, очевидно, есть причина, по которой он хотел нас свести. Вы не знаете зачем?

Нет.

Кикути-Лотман снял очки, чтобы протереть стекла, и его глаза превратились в две темные точки. Снова водрузил очки на нос, и Квин встретился с взглядом двух огромных улыбающихся глаз.

Думаю, что я знаю, сказал Кикути-Лотман. Думаю, это как-то связано с пьесами Но. В них ведь все держится на условностях, не правда ли? Актеры носят маски, так что их сразу можно узнать, и потом количество ролей довольно ограничено, неважно, о чем при этом пьеса. Всего горсточка. Ведьма, принцесса, старик, брат и так далее. И вот оказывается, я знаю о моих родителях только одно, и рабби Лотман мог рассказать об этом отцу Ламеро совершенно так же, как рассказал мне.

А именно?

Об их последнем цирковом представлении. Как они умерли. Вы знаете историю о том, как император Тайсё[35]открыл парламент?

Нет.

Я расскажу вам, но сначала прошу извинить меня, подождите минутку.

Вошел охранник с автоматом, стал по стойке «смирно», щелкнул каблуками и протянул Кикути-Лотману второй отчет. Тот зажег новую длинную сигару и просмотрел листок бумаги.

Как я и ожидал, сказал он. Запрети беспошлинный провоз автомобилей в Таиланд, вместо этого предложи право на рыбную ловлю в Исландии. Приобрети контрольный пакет акций производителей цейлонского чая, и пусть знают, что в Малайзии не разгрузят ни одного корабля, а из Турции не вывезут ни грамма опиума, пока мы не получим контроль над бомбейскими мужскими борделями. Пошли письмо с соболезнованиями главе семьи в Бурунди. Согласись финансировать аэропорт на Сулавеси, а сталелитейный завод в Сиккиме не надо. Выясни результаты скачек в Буэнос-Айресе и пошли выручку нашей страховой компании в Лондоне. Поддержи поставками оружия не султанов в Сабе, а местных террористов. В Сомали наоборот, лиши поддержки террористов и пошли контейнеры к шейхам. Купи австрийские горнолыжные курорты, продай ливийскую электронику. Возьми под контроль транссибирский трубопровод.

Нефть или газ? спросил охранник.

Газ, отвечал Кикути-Лотман. Заключи эту сделку через наши банки в Женеве и Цюрихе. Продай права на наши оффшорные компании в Африке, заключи сделку с премией на бразильские джунгли. Взыщи дополнительные восемь процентов со всех кораблей, стоящих на якоре в Средиземном море. Заложи основы туриндустрии на Каспии, в Иране, сделай упор на быстроходные катера, закусочные бары и быстрое обслуживание. Назначь забастовку финских шахтеров на послезавтра. Отмени гондурасский бойкот никарагуанским бананам. Прикажи от моего имени всем членам организации до выходных постричься. Больше мне сегодня отчетов не приноси.

Телохранитель вышел пятясь. Кикути-Лотман вынул из кармана новый галстук.

Император Тайсё, сказал он, правил в двадцатые, когда отец Ламеро впервые приехал в Японию. То, о чем я хочу вам рассказать, вызвало огромную сенсацию, хотя, естественно, об этом не появилось ни слова в печати. В те времена император был богом, и этим его обязанности в основном и исчерпывались. Разве что еще ему полагалось открывать парламент. Камергеры всегда волновались, как Тайсё поведет себя на открытии, ведь с головой у него всегда было так себе. И вот в тот раз он стоял на трибуне, кажется, в полной прострации, даже речь читать не собирался. Он просто стоял, глядя на склоненные головы, с ничего не выражающим лицом. Так прошло десять минут, а потом он неожиданно улыбнулся, будто ему в голову пришло что-то забавное. Неожиданно он быстро свернул речь, которую держал в руке, на манер подзорной трубы, поднес ее к глазу и оглядел зал, пристально всматриваясь в каждого по очереди. Камергеры поспешили схватить его, но он уже прокричал высоким пискливым голосом: «Привет, там внизу. Я император. А вы кто?»