Читать книгу - "Левая Рука Бога - Пол Хофман"

На этой гневной ноте ИдрисПукке закончил свою речь и пришпорил коня, не произнеся до конца дня больше ни слова.

Наверное, кого-то удивит, что ИдрисПукке — притом что он привык к гораздо худшим человеческим проявлениям — так разозлился из-за того, что его выпотрошил циничный пехотный капрал. Но скажите, многим ли из нас, чтобы сорваться, требуется действительно большое несчастье, если мы пребываем в дурном расположении духа? Потерянного ключа, попавшего под ногу острого камня, спора по какому-нибудь ничтожному поводу бывает достаточно, чтобы довести до белого каления даже вполне уравновешенного человека, когда он находится в соответствующем настроении. Каким бы ограниченным ни было Кейлово понимание человеческой натуры (исключая, конечно, натуру жестоких фанатиков), ему хватило ума оставить ИдрисаПукке в покое, пока тот не придет в себя.

Как бы то ни было, ИдрисПукке догадался, кто послал слежку за ними, и его гнев и страх были вполне оправданны: он прекрасно понимал, что Китти Заяц не позволил бы, чтобы его шпионов так легко раскололи. Те двое, которых ИдрисПукке вычислил и которые сидели теперь под замком, явно были приманкой, их послали специально, чтобы они были пойманы. А тем временем, пока Кейл и ИдрисПукке возвращались на главную дорогу и потом, на следующий день, сворачивали к Белому Лесу, за ними следили две другие пары глаз, но уж эти маскировались куда более хитроумно.

Солнце ярко светило, и воздух был чистым, как родниковая вода, когда они начали подъем в гору. Вчерашнее дурное настроение ИдрисаПукке развеялось, он снова стал бодр духом и без умолку болтал, рассказывая Кейлу о своей жизни, своих приключениях и своих взглядах, коих у него было в избытке. Вы можете подумать, что Кейла, способного на злую ярость и устрашающее насилие, раздражало то, что его спутник мнил себя наставником, а его — учеником, но следует помнить, что Кейл, несмотря на все свои железные качества, был еще очень молодым человеком, а обширность и специфический характер жизненного опыта ИдрисаПукке, его взлеты и падения, его любови и ненависти, могли захватить даже самого пресыщенного слушателя. Не в последнюю очередь Кейла подкупали умение ИдрисаПукке иронизировать над собой и готовность винить себя самого за большую часть провалов, случавшихся из-за отклонений от добродетели. Взрослый, смеющийся над собой, — для Кейла это было нечто не просто незнакомое, а почти немыслимое. Смех у Искупителей вообще считался грехом — кознями самого дьявола.

Не то чтобы мироощущение ИдрисаПукке было хоть сколько-нибудь радостным, но свой пессимизм он выражал с трезвым удовольствием знатока и охотно включал себя в общую систему остроумного цинизма, что казалось Кейлу странно утешительным и в то же время забавным. Кейл был не из тех, кому нравилось слушать людей, свято верящих в изначальную доброту человека, — эта вера противоречила его повседневному опыту. Но его гнев притуплялся и даже стихал, когда он слушал того, кто высмеивал людскую жестокость и глупость.

— Существует несколько способов привести человека в хорошее настроение, — вещал ИдрисПукке без всякого конкретного повода, — помимо того, чтобы рассказать ему об ужасном несчастье, недавно постигшем тебя самого.

Или:

— Жизнь для таких людей, как мы с тобой, — это путешествие, в котором никогда не знаешь, той ли дорогой ты идешь. По ходу движения возникают все новые и новые цели, пока ты начисто не забываешь о том, куда направлялся изначально. Мы — как алхимики, которые в поисках способа получения золота попутно изобретают полезные снадобья, удобные методы классификации разного рода вещей, фейерверки. Единственное, чего они никогда не получают, так это само золото!

Кейл смеялся:

— И почему я слушаю твои россказни? При первой нашей встрече ты ползал у меня в ногах, а в двух других случаях оказался в тюрьме.

Выражение легкого презрения промелькнуло на лице ИдрисаПукке, словно это были знакомые упреки, едва ли заслуживающие ответа.

— Так учись на моих ошибках, мастер Молокосос. И сделай вывод из того факта, что, проведя сорок лет в коридорах власти, я все еще жив, а это можно сказать лишь об очень немногих из тех, кто вместе со мной ходил по тем коридорам. Кстати, позволю предположить: если ты не проявишь гораздо больше здравого смысла, чем проявлял до сих пор, с тобой случится то же, что с теми, кого уже нет.

— До сих пор у меня все как-то обходилось.

— Неужели?

— Да.

— Тебе просто везло, сынок, причем крепко везло. Плевать, что ты хорошо умеешь махать кулаками. То, что ты пока не болтаешься на веревке, — результат скорее везения, чем здравомыслия. — ИдрисПукке помолчал, потом вздохнул. — Ты доверяешь Випону?

— Я никому не доверяю.

— Любой дурак может сказать, что он крутой и ни на кого не полагается. Беда в том, что порой приходится. Люди могут быть благородными, жертвенными, могут обладать другими замечательными достоинствами — такие люди существуют, но неприятность состоит в том, что эти добродетели имеют свойство появляться и исчезать. Никто не ожидает, что благодушный мужчина или добрая женщина будут благодушны и добры каждый день и каждую минуту, зато все приходят в ужас, если человек, которому они доверяли целый месяц, а то и целый год, вдруг на час или на день окажется не заслуживающим доверия.

— Если на человека нельзя полагаться всегда, значит, он вообще не заслуживает доверия.

— А на тебя можно положиться?

— Нет. Я знаю, ИдрисПукке, что способен на благородный поступок — могу спасти невинных, — он иронически улыбнулся, — могу защитить этих невинных от злодеев и нечестивцев. Но это не свойство характера — когда я спас Рибу, возможно, это был просто хороший день. А может быть, и плохой. Но в другой раз ничего подобного я делать в спешке не буду.

— Ты в этом уверен?

— Нет, но буду стараться изо всех сил.

С полчаса они ехали молча. Наконец Кейл спросил:

— А ты доверяешь Випону?

— Зависит от обстоятельств. Смотря в чем.

Кейл неуютно поерзал в седле.

— Он пообещал, что если я останусь с тобой и буду хорошо себя вести, то со Смутным Генри и Кляйстом все будет в порядке. Он, мол, их защитит. Защитит?

— Значит… ты беспокоишься о своих друзьях? А ты не такой бессердечный, каким хочешь казаться.

— Ты так думаешь? Попробуй положиться на мою сердечность — увидишь, куда тебя это заведет.

ИдрисПукке рассмеялся:

— Что касается Випона, надо помнить, что он великий человек, а у великих людей — великие обязанности. Одна из них — не держать своих обещаний.

— Ты просто умничаешь.

— Вовсе нет. Вокруг Випона плавает множество крупных щук, а ты и твои друзья для него вовсе не щуки — так, рыбешки. Что если сотня жизней или тем паче будущая безопасность Мемфиса с миллионами его душ окажутся в зависимости от того, сможет ли он нарушить слово, данное трем таким карасикам, как ты с твоими друзьями? Как бы ты поступил на его месте? Скажи мне, ты что, считаешь себя круче всех?