Читать книгу - "Янтарные глаза леса - Елизавета Дворецкая"

– Грача вам? А вы-то кто такие?

– Мы-то? Мы князя Держимира люди, – так же спокойно ответил Дозор. Это не составляло тайны, потому что в Славене живут не дураки и князь Велемог, узнай он о ночном нападении на Ольховиков, первым делом подумает на Держимира дрёмического. – Холоп ваш – нашего князя брат. Князь его ищет. Отдайте нам его. Если он цел – мы вас и наградим, что вы его уберегли, князю Велемогу не выдали.

– А если он у вас не цел… – грозно начал Озвень, но Дозор досадливо махнул на него рукой, дескать, молчи, пока все не испортил.

А Смеяна вдруг фыркнула, тряхнула разлохмаченными косами и засмеялась. Родичи, кмети, даже чародейка смотрели на нее с изумлением, а она все смеялась, мотая головой. Плечи ее дернулись, взметнулись свободные руки. Кто-то из кметей досадливо охнул: плохо завязал. А завяжешь тут хорошо, если она кусается злее собаки!

– Нету у нас его! – сквозь смех выговорила Смеяна.

– И где он, ты не знаешь? – злобно спросила Звенила.

– Отчего же? – уняв смех, Смеяна задорно вскинула голову. – Знаю! И вам расскажу! Ушел он! Я его отпустила! Сегодня четвертая ночь, как он за Истир ушел! Он уже дома, в Прямичеве, а вы тут добрых людей пугаете!

– Она не могла его отпустить! – почти взвизгнула Звенила. – На нем был науз!

– Нет на нем науза! Вот он!

Смеяна выхватила из-под изголовья на лавке берестяной ремешок с узелками и потрясла им в воздухе перед лицом Озвеня.

– Вот он, науз! Я сняла его! И он ушел!

Прямичевцы молча смотрели на Смеяну, не зная, верить ей или нет. Сначала она пугала их, а теперь на лице девушки была написана такая чистая радость, что они вконец растерялись, не зная, как к ее словам относиться.

– Да как же ты, девушка, могла науз снять? Или ты чародейка? – с ласковым недоверием, словно ребенка, спросил у нее Дозор. Хуже нет, чем иметь дело с блаженными, и даже его знаменитого самообладания едва хватало.

– Как – это мое дело! – так же ласково ответила ему Смеяна. – А у него шрам вот здесь, на боку. – Она нарисовала рукой на своей рубахе, и все прямичевцы как один зачарованно следили за ней. – Он говорил, что отметину эту ему оставил Прочен глиногорский. А Прочена он звал упырем пустоглазым. И отпустила я его, потому что брату без него плохо. Вот так вот! Домой ступайте – он вас там ждет!

Кмети молчали. Глядя на ремешок науза в руке Смеяны, даже Озвень против воли верил ей. А родичи застыли, от изумления забыв причитать.

– Она правду говорит, – спокойно сказал Дозор. – Она его отпустила. Четвертая ночь, говоришь?

Смеяна кивнула.

– Ну, смотрите! – бормотал Озвень. – Ну, если неправда… Я же вернусь – я вас всех в порошок сотру, избы в пепел, в угли… Всех до одного…

– Пойдем отсюда, воевода! – Дозор тронул Озвеня за плечо. – Нет его тут, и нам делать тут нечего.

Первым выйдя из избы, десятник проревел оленем. Кмети выходили изо всех изб, светили факелами, искали взглядами знакомую высокую фигуру Байана рядом с Дозором и Озвенем.

– Уходим! – коротко бросил Дозор.

Через несколько мгновений на огнище не осталось никого из чужих. В ночной темноте растворились фигуры «леших», птичьим крылом мелькнула в воротах и исчезла белая рубаха чародейки. Может, и правда все это был страшный сон?

Но ревела в хлеву потревоженная скотина, бились к стойлах кони, плакали дети и причитали женщины, не зная, что сотворили с огнищем ночные гости. Работая руками, зубами и ножом, Смеяна быстро освобождала родичей от веревок. Одни принимались развязывать других, иные бежали к скотине. Огнище снова осветилось лучинами и факелами, женщины унимали детей, парни успокаивали скотину, старухи и старики собирали разбросанное добро, закрывали погреба. Слышались восклицания, говор, плач, проклятия и призывы к богам и чурам.

Держась за грудь и кашляя, Варовит толкался меж родных, отыскивая Смеяну. Ее нигде не было, и старейшина уже встревожился, не увели ли ее злодеи с собой. Наконец она отыскалась в конюшне.

– Тише, тише, милые, котятки мои! – приговаривала она, поглаживая жеребцов, и они быстро утихали.

– Смеянка! – позвал Варовит.

– А? – Смеяна обернулась. Ну вот, сейчас опять бранить будет! Еще скажет, что она во всем виновата!

– Ведь знал я – не надо было этого черного на огнище волочь! – сказал Варовит, не в силах успокоиться после пережитого ужаса. – И от князя беда, да и от дрёмичей беда! Ты и правда отпустила его?

– Да когда же я, дед, неправду говорила? – обиженно отозвалась Смеяна. – Вот и науз его! – Она взмахнула ремешком, который не выпускала из рук. – Он ушел к себе, на тот берег. Говорили же, что у него дурной глаз, – вот я его и спровадила!

– Ты, дед, теперь поклонись внучке! – воскликнул дед Добреня, протолкавшись через парней и подростков в дверях конюшни.

Подойдя к Смеяне, он обнял ее, потом поклонился, насколько сумел согнуться. Смеяна ахнула и схватила его за плечи: не бывало и не должно такого быть, чтобы седой старик кланялся девушке.

– Она нас всех спасла! – восклицал Добреня, держа руки Смеяны и встряхивая их. – Кабы не она – спалили бы нас те лиходеи, видит Макошь, спалили бы! И змея та лупоглазая не помиловала бы! Молодец ты, внучка, что догадалась! Пусть идет себе – нам спокойнее!

До самой зари Ольховики не могли успокоиться, наговориться, поверить, что все обошлось. Даян качал головой над замком, открытым без ключа, но не сломанным. Дети уже играли в ночных разбойников, а женщины все еще причитали, не в состоянии сразу успокоиться.

Отмахиваясь от благодарностей и расспросов, Смеяна, сразу как рассвело, убежала из дома. Она вышла к Истиру, посмотрела на берег. В час Утреннего Всадника мир был светлым, чистым и пустым, легкий налет росы выбелил зелень трав и листвы, сделал их одного цвета с небом. Справа, на мысу меж рекой и оврагом, уже виднелись сложенные дубовые бревна, приготовленные для постройки стен княжеской крепости. Внизу, на отмели, ясно отпечатались следы двух ладей, перевезших дрёмичей на тот берег.

Смеяна посмотрела на лес за Истиром, вспомнила, как провожала Грача, и вздохнула. Возле самого берега качался в воде чей-то намокший венок. И Смеяна вдруг вспомнила, какой сегодня день. Беспокойный рассвет привел в земной мир самый длинный, самый светлый и радостный день – Купалу, велик-день Огня и Воды, торжество Лады и Ярилы. И радость вдруг вспыхнула в сердце Смеяны, забила бурным ключом, все ее существо наполнила огненно-золотым горячим светом. Ей хотелось закричать что-нибудь ликующее, громкое, чтобы ее услышали и земля и небо, и речевины и дрёмичи, и он, Байан-А-Тан, где бы он сейчас ни был.

* * *

Вокруг постепенно светлело, тьма таяла, и уже казалось, что ее и не было, что только на мгновение Дажьбог опустил веки на вечерней заре, и вот уже снова виден в небе свет. Вставало солнце, а в прямичевском посаде слышалось звонкое пение. Кто раньше встанет в день перед Купалой, тот больше богам будет мил. Князь Держимир криво дернул уголком рта, пытаясь усмехнуться: едва ли кто успеет встать сегодня раньше него – ведь он сидит на берегу с вечера. А чего сидит? Приди сейчас, как в песне, три старца вещих перехожих, скажи: гой ты еси, добрый молодец, почто сидишь в тоске неведомой, в грусти недознаемой, в кручине недосказанной? А вот то и сижу от поздней ночи до сырой росы: нашла беда посреди двора, залегла в ретиво сердце, щемит, болит головушка, не мил и свет ясный… Брата моего нету, люди добрые, нету! Нигде… Хоть весь свет обойди… Туда, сюда, – нигде… И нету никого, кто поломал бы тоску, побросал бы за околицу, выкинул под дуб и камень и там запечатал бы навек крепким словом… Какое слово тут может помочь?