Читать книгу - "Сокровище троллей - Ольга Голотвина"

Разумные путники — двойная удача. С мечом наготове Хмурый подошел ближе. Кинжал доставать не стал: левой рукой он примет кошельки у этих учтивых всадников… кстати, почему они до сих пор в седлах? Непорядок!

— А не спешиться ли вам, почтенные?

Путники разом покинули седла. Опытный разбойник с неудовольствием отметил: спешились оба так, что лошади теперь прикрывали их от придорожных кустов. От стрел выдуманных сообщников Хмурого.

Это они случайно или нарочно?

И глядят слишком спокойно…

Пожалуй, лучше не рисковать. К демонам их кошельки! Взять только лошадей…

Хмурый приблизился еще на несколько шагов, готовый в любой миг отразить попытку сопротивления.

И тут произошло нечто неожиданное.

Молодой наррабанец дико оскалился, глаза его выкатились, лицо жутко исказилось — и из горла хлынули пронзительные, резкие звуки: то ли вой, то ли неразборчивое проклятие, то ли древнее темное заклинание.

От вопля Хмурый на мгновение опешил — и этого мгновения хватило светловолосому великану. Он крепко пнул Хмурого в голень. Разбойник от боли взвыл не хуже спятившего наррабанца, а светловолосый обеими руками ухватил его за кисть с мечом и вывернул так, что Хмурый согнулся вдвое. Онемевшие пальцы выронили меч.

Так и стоял он, словно отбивая поклон встревоженным лошадям, а сильная рука светловолосого удерживала его.

— Эй, — рявкнул силуранец, — там, в кустах! А ну, на дорогу — и оружие наземь! Не то вашему дружку кишки выпущу!

Ответом был тихий шум ветра в голых ветвях.

— Нигде даже не каркнуло, — ухмыльнулся наррабанец. — Или сын гиены нам наврал, или его дружки по стае уже сбежали.

— А вот я проверю, — озабоченно бросил силуранец. — Подержи этого красавца. Если что — убей его и помоги мне.

Наррабанец извлек из ножен пленника кинжал, взял его в левую руку, а правой перехватил вывернутую кисть Хмурого. Проделал он это с такой ловкостью и непринужденностью, с какою опытный дамский угодник обнимает талию очередной подруги.

Хмурый ощущал на горле сталь собственного кинжала, не видел ничего, кроме конских копыт, и шипел от боли.

— У меня рука вывихнута! — не выдержал он наконец.

— Правда? — промурлыкал сверху заморский негодяй. — Какой ужас! Это ляжет на меня пятном, которое не смоется даже в черном царстве Гхуруха! В сорока храмах не отмолю я своей вины.

Огрызнуться Хмурый не успел: вернулся, хрустя снегом под сапогами, второй негодяй — силуранский.

— Я глянул на следы, — бодро сообщил он. — Никого с этим шутником нет и не было.

Не успел Хмурый опомниться, как оказался связан — умело, надежно и быстро, да еще и вывихнутую руку ему попутно вправили.

Пока верзила-силуранец привязывал конец веревки к седлу, его заморский дружок подобрал меч, оброненный незадачливым грабителем.

— Да они с кинжалом парные! Ух, какие рукояти: рыбы стоят на хвостах! И баланс хороший!

— Бери себе, Кхасти. Дарю.

— Спасибо, хозяин! — просиял Кхасти и ловко вскочил в седло.

Разбойник буркнул что-то о щедрости за чужой счет, но на него никто не обратил внимания.

Путники неспешно двинулись дальше. Теперь между ними на веревке шел связанный разбойник и размышлял о людской подлости и лживости.

— А лошадки-то испугались, — сказал наррабанец Кхасти. — До сих пор фыркают, ушами дергают…

— Скажи спасибо, что не убежали. Это я к твоим фокусам привык, а им впервой…

Разбойник, кусая губы от бессильной злобы, понял, что попался на трюк, давно отработанный двумя коварными мерзавцами. Один отвлекает, а другой…

И дальнейшие слова это подтвердили.

— Да, Кхасти, я тебя все забываю спросить: ты по-своему что-то голосишь… Просто так, что в голову взбредет? Или оно что-то означает?

— Это песня, хозяин. Любовная песня племени джахак. В ней говорится о страсти, делающей мужчину безумцем.

Воцарилось молчание.

Наконец силуранец сказал потрясенно:

— А я-то сомневался, когда ты говорил, что все твои соплеменники, как один, не знают, что такое страх…

— Люди племени джахак бесстрашны, как львы пустыни! — последовал гордый ответ.

— Верю! Вот теперь — верю! Если у вас даже девушки…

— А что — девушки? — подозрительно переспросил Кхасти.

— Ну, такие песни слушают — и все равно замуж соглашаются идти… Львицы, как есть львицы!

* * *

Крепкая, сильная, очень высокая женщина сидела на прибрежном камне, опустив босые ноги на серый лед. Если б не была она среди зимы босая, можно было бы принять ее за местную крестьянку: овчинный полушубок, длинная темная юбка, серый платок на голове.

В руках женщина держала что-то вроде обрывка рыболовной сети. И глядела на него так пристально, что не заметила приближения Гульды и Дождика.

— Здравствуй, хозяюшка! — почтительно окликнула водяницу старая нищенка. — Отчего грустна, Тагизарна, госпожа речная?

Тагизарна повернула голову — и Дождик с удивлением увидел на суровом лице дорожки слез.

— Зачем ты этого бродягу сюда привела? — вопросом на вопрос ответила водяница. Голос ее, звучный и красивый, гневно гремел, как вода на перекатах.

— Да не серчай ты на него. Мальчик себе дом ищет.

— Здесь ему искать нечего. Здесь я живу.

— Он и не пробует тебя отсюда выжить, не такой дурень. Понимает, что среди водяного народа с тобою мало кто потягаться может.

Взгляд Тагизарны смягчился. А бабка Гульда толкнула парнишку:

— На колени, живо! Если сумеешь обжить Безымянку — станешь притоком Тагизарны!

Дождик рухнул на колени. Он не чувствовал себя униженным. Будь у водяного народа короли, сидящая перед ним женщина была бы одной из великих повелительниц.

— Безымянку? — удивилась Тагизарна. — Так разве там можно жить?

— А почему нельзя? — вскинул голову Дождик. — Госпожа, умоляю, расскажи, если что-то знаешь!

— Вода знает все на свете, а Безымянка — мой приток. Но с какой стати я должна тебе помогать? Какой мне в этом прок?

— Отдарить мне тебя нечем. А отработать — только прикажи.

— Да? — В голосе Тагизарны звенела насмешка, глубокая и холодная, как подводные ключи. — И что умеет такой великий мастер?

— А что тебе нужно?

И тут Дождик с изумлением и страхом увидел, как изменилось лицо водяницы. Обмякло, постарело, углы рта некрасиво опустились — не древняя воительница, а немолодая деревенская баба, одинокая и несчастная… Миг — и разревелась, горько, взахлеб…