Читать книгу - "Магус - Владимир Аренев"

И он тебе — тоже ничем.

…Умирать больно, понимаешь ты. Нет-нет, речь не о физической боли, а о привязанностях; тонкие-тонкие нити, которые крепче цепей, они протянуты от тебя во все стороны, ты — паук в центре паутины, но ты же — марионетка в чужих руках; в Его руках, постепенно ты избавляешься от них, одну за другой рвешь — и да, это адски больно.

Не менее больно обнаружить вдруг, что твои представления о мире, твой панцирь («скорлупа», синьор Аральдо, вы были правы, «скорлупа»!) — ущербны, изъязвлены трещинами, твои «хорошо» и «плохо» обладают мельчайшим, недоступным глазу изъяном, который тем не менее делает свое черное дело: ты знаешь о нем и уже не можешь ежедневно и ежечасно выходить на бой — меч валится из рук, сомнения, подобно яду «misericordia», проникают в кровь, в самую твою суть — и, даже зная, что оружие врагов еще более ущербно и непрочно, ты отступаешь, сдаешься, признаешь собственное поражение (ибо это — поражение, Господи!), ты уже не пытаешься по крохам собрать развалившийся доспех, но срываешь его с себя — с кровью, с мясом, с отчаянным «Пусть так!» идущего на эшафот, свой меч ты вонзаешь в самого себя — и принимаешь боль, как высшую меру наказания, как неизбежное зло, которое ты уже выбрал, ибо «misericordia» — не для всех, тебе она недоступна, терпи, раскройся в последней слепой атаке на собственные ошибки и заблуждения, прими с достоинством, что должно, иди по этому пути до конца, пусть даже там, в конце, тебя ждет адов круг — тот, что предназначен для предателей!..

Голоса слышны хуже и хуже, они уже настолько похожи один на другой, что ты их почти не отличаешь, тем более — не можешь понять, кто именно говорит и о чем. В них сейчас ровно столько же смысла, сколько в грохоте прибоя или в стрекотании сверчков. Просто шум, который отвлекает.

Который мешает спать.

Скоро, очень скоро он не будет тебе мешать.

Уже почти не больно.

Уже…

И в этот момент чьи-то цепкие пальцы хватают тебя, хватают и держат так, что снова приходит все: боль, время, память. Ты пытаешься сбежать, вырываешься что есть мочи, но становится только хуже: чем больше прикладываешь усилий, тем больше просыпаешься к жизни; возвращаются чувства, желания… память…

Ты изумлен: ты знал, точно знал, что ни одно живое существо с той стороны барьера никак не могло повлиять на тебя.

Ты растерян: невозможное тем не менее произошло.

Ты пытаешься понять: как могло это случиться, ведь ты уже почти ушел.

Что же — тебе охотно подсказывают.

Показывают: на галерее стоят трое. Призрак и ты с Фантином; у вас в руках по младенцу.

«Не кричите, разбудите ребенка», — говоришь ты синьору Бенедетто, но младенец уже проснулся, поморгал, скривился было недовольно и собрался возопить о том, что пеленки мокрые и надо больше внимания уделять детям, а не старикам, к тому же давно мертвым, — но вдруг распахнул глазенки, выпростал ручку и потянулся к рукаву синьора Бенедетто.

…Пальцы малыша уверенно хватают призрачную ткань, мнут ее, тянут на себя. На лице ребенка — блаженная усмешка: вот ведь какую игрушку себе нашел!..

Вдруг младенец поворачивается и (этого не было, не было, не было!) смотрит на тебя внимательным, неожиданно взрослым взглядом. Такой бы больше приличествовал почтенному старцу — да вот хотя бы тому же синьору Бенедетто, но не ребенку, которому всего несколько месяцев от роду.

Ну так обычные дети и призраков за рукава не хватают!

Ты начинаешь догадываться.

И, словно давая понять, что ты на верном пути, издалека — но в то же время совсем рядом — звучит смех.

Веселый детский смех.