Читать книгу - "Дар Прозерпины - Андрей Дыфо"

Собирали всем миром. Кто прищепки, кто заколки, кто-то отдал саквояж с бумагами, каким-то чудом уцелевший в потопе. Электрик со слезами на глазах кинул в общественный «выкупной» мешок свои инструменты. Один мужик рубашку последнюю снял, другой штаны. Народ не скупился на расчески, бусы, носовые платки, перочинные ножики, заколки для галстука, запонки, недавно купленные ботинки и прочие полезнейшие вещи, которые приходилось отрывать от сердца. В итоге мешок наполнился множеством поистине ценных и нужных вещей. Когда он был доставлен к ногам Ивана Ивановича, тот краем глаза заглянул в него и сказал: «Ну ладно, достаточно». Потом велел все собранное отправить в Африку.

Главный распорядитель принял официальный вид, хлопнул в ладоши, и из вод вздувшейся реки показались недавно утопленные почти в полном составе музыканты духового оркестра – куда ж без него. По сигналу Ивана Ивановича опять заиграла бравурная музыка. Только теперь она не вызывала ни смеха, ни веселья, ни душевного подъема у сгрудившегося на спасительном холме населения города. Впрочем, Пифону уже было все равно. Ему осталось совсем немного играть свою роль. Хлопнув еще раз в ладоши и что-то пробормотав на непонятном языке, он вызвал герцога Агвареса, командующего тридцатью одним легионом. Благообразный седобородый старик – Агварес – появился на этот раз верхом на крокодиле, объяснив это тем, что никакого другого достойного транспортного средства в сложившейся ситуации не нашлось. Посовещавшись с Пифоном немного в стороне, Агварес начал таинство возвращения на круги своя.

Взору изумленной публики предстала гигантская воронка, возникшая из ниоткуда посреди реки, куда стала стремительно убывать вода. Вскоре появилась крыша самого высокого городского здания – пожарной башни, потом Главпочтамта, стадиона, крыши многоэтажек. Вода стала освобождать проспекты и улицы, струями сбегать из парка, выливаться из окон домов.

Через несколько минут все было окончено, и под музыку оркестра во главе с Иваном Ивановичем толпа повалила на показавшийся из водных пучин мост, соединявший Левобережье с Правобережьем. Стройными колоннами процессия следовала на стадион. В отличие от разудалого веселья начала дня, колонны напоминали вереницы понурых пленных солдат из старой военной кинохроники. В таком жалком виде горожане явились на стадион, где было непривычно пусто. Лишь в центре арены, как и в прошлый раз, величественно и гордо возвышался трон, на котором восседала Владычица. Народ теснился по стеночкам, и никто, конечно, не хотел выходить в центр поля. Рядом с троном расположилось несколько «гостей» Иванова, исполняющих сейчас роль свиты Черной принцессы.

Через некоторое время вся процессия полностью влилась и заполнила стадион. Как-то сразу замерло шарканье и шушуканье, и воцарилась гробовая тишина. Стоящий впереди Иван Иванович исполнил низкий поклон Владычице, за ним вся толпа разом повалилась на колени.

– Идите! Вы свободны! – Властный голос Прозерпины прозвучал тихо, но в то же время настойчиво. Железные нотки не оставляли сомнений в том, что будет так, как она сказала. Тем не менее, какое-то странное стадное чувство пригвоздило толпу к земле. Или на коленях стоять легче? Или каждый думал, что, поднимись он с колен первый, на него падет кара? Народ стоял на коленях перед Владычицей, и слышно было, как в высоте, под куполом, хлопают крылья залетевшей случайно пташки, метавшейся в поисках свободы.

Пифон, обернувшись к гражданам, торжественно провозгласил:

– Грехи ваши тяжки, но Владычица дарует вам жизнь. Идите! И в будущем умейте ценить дар Прозерпины!

Как по приказу, точно лопнула какая-то невидимая струна, народ начал подниматься и, пятясь назад, покидать пределы стадиона. Через некоторое время Фрумкин оглянулся и увидел, что все окружающие, кроме Виктора Подольского, с которым он предпочитал больше дела не иметь, медленно, насколько позволяли двери, но беспрепятственно покинули стадион. Фрумкин сразу понял, что приказ «идите» никак не относится ни к нему, ни к его бывшему товарищу. Впрочем, Подольский в какой-то момент попятился было к выходу, но дорогу ему преградила стража, и он, растерянный и оробевший, стоял где-то далеко, так что Фрумкин, можно сказать, остался один на один с небрежно восседающей на троне, но грациозной и властной бестией. Из-за расстояния, разделявшего его и трон, Фрумкин почти не видел деталей ее образа, но чувствовал отлично. А голос и вообще звучал так, словно ему говорили прямо в ухо, да еще и в рупор. В дальнейшем Фрумкин перешел на шепот, но Прозерпина слышала все и повсюду. Расстояние для нее не имело значения. Фрумкин понял: сейчас можно все – даже молчать, даже не думать, но Владычица все равно поступит по своему усмотрению, и никак иначе.

– Куда они? – спросил упавшим голосом почтальон.

– Я их отпустила. Они отныне свободны.

– Что с ними будет?

– Ничего. Каждый из них будет отлично помнить, что произошло, но они не станут это обсуждать друг с другом, ни при каких обстоятельствах. Никто и ничто не заставит их заговорить о том, что случилось. Ибо, показав свое истинное лицо, большинство из них предпочло бы о прошедшем вообще забыть.

– А что будет со мной?

– Ты умрешь.

– Но почему? – Внутри у Фрумкина все сжалось и похолодело.

Нельзя сказать, что он как-то по-особенному страшился смерти, тем более в последние дни его отношение к иному миру претерпело некоторые изменения.

В принципе, вся жизненная логика противоречит смерти. Ибо стержень жизни – опыт – призывает учиться на своих ошибках. Идти по жизни спотыкаясь, поднимаясь, делая выводы, обходя расставленные судьбой грабли. Если не с первого раза, то со второго, пятого, десятого. В итоге мы понимаем, как надо или не надо поступать в тех или иных жизненных коллизиях, обучаясь на своем или чужом опыте. Поэтому, столкнувшись со смертью – фактом, имеющим место единожды в нашей жизни, мы пасуем. Старина опыт оказывается бесполезен. Познать смерть можно лишь единожды. И никто никогда не скажет, «как это бывает». Можно только строить догадки.

Нет, Фрумкин смерти не боялся. Было нечто другое. Угнетало отсутствие возможности еще раз когда-нибудь оказаться дома, прогуляться по лесу, прийти к себе на почту, отправиться утром по городу с туго забитой тележкой разносить корреспонденцию, пока большинство горожан спят. Если он умрет, то никогда не сделает этого, а самое главное – лишится шанса когда-либо сделать. Если честно, он не так часто ходил в лес, но много раз говорил себе, вот, мол, будут выходные, пойду по грибы (осенью) или подышу свежим воздухом. Однако, сказать по совести, и приличного лукошка у него не было, и «дышал свежим воздухом» он не часто. Но! Он имел возможность. Она сопровождала всю его вечность. И это, пожалуй, главное.

– Кто-то же должен взять ответственность за происшедшее, – продолжала Принцесса.

– Но почему именно я?

Прозерпина ничего не ответила. Обернувшись к Подольскому, она вальяжно махнула ему рукой и с расстановкой произнесла:

– Иди! Ты тоже свободен! Нам такие, как ты, нужны. Молодец. Спасибо за службу. Возможно, когда-нибудь ты нам еще пригодишься.