Читать книгу - "Черное Копье - Ник Перумов"

«Что делать? — думал Фолко. — Играть роль до конца или попытать счастья в открытом бою, пока не затащили куда-нибудь в глубь вражеской земли, откуда едва ли можно будет выбраться?»

Он впился глазами в Торина. Даст он сигнал или нет? Наклонит ли голову, положит ли правую руку на край стола, чтобы в следующий миг сидящий напротив Торина капитан упал с ножом хоббита в горле, а гномы уже успели схватить какое ни есть оружие?..

Торин не дал сигнала. Он коротко глянул на хоббита, и в этом взгляде было отрицание. Отрицание и горькая готовность идти до конца и на все, лишь бы зацепиться здесь и остаться среди вчерашних врагов, имея хоть какую-то свободу для исполнения задуманного.

Один из воинов собрал оружие друзей, небрежно увязал в тюк и приторочил к седлу. Капитан, выйдя на крыльцо, что-то негромко приказал своим — и гномам вместе с Фолко был сделан недвусмысленный знак: «А ну, поехали!»

Весь день они двигались все дальше и дальше на восток от Опустелой Гряды, по хорошо укатанной дороге в глубь Страны Олмера. У хоббита всякий раз сжималось сердце, когда он украдкой бросал взгляд на окружавший их молчаливо-безразличный конвой. Высокие, бесстрастные воины рысили на прекрасных, под стать хозяевам, каурых и буланых конях.

«Уж не к быстрой ли смерти в гости едем?» — подумал Фолко.

Он косился на каменные лица стражников, на угрюмо уставившегося в землю Торина, на меланхолично грызущего на ходу сухарь Малыша — и не мог понять, правильно ли они поступили, отдавшись в руки страже, и это сбивало с толку, мешало рассуждать и обдумывать дальнейшие действия. Ничего не оставалось делать, как смотреть по сторонам!

Мирные деревни хлебопашцев сменялись рощами, все более густыми и протяженными; исчезли последние намеки на всхолмленность, местность окончательно выровнялась. Дорогу обступили вязы и грабы, поля кончились, однако ветер нес с востока запах дыма, и этот запах невозможно было спутать ни со смрадом пожарищ, ни с удушливой гарью лесных палов — это был запах недальнего жилья.

И оно вскоре показалось — но, к удивлению Фолко, селение резко отличалось от пограничной деревни. На обширном, несколько лиг в поперечнике, безлесном пространстве, окруженном синими стенами далеких перелесков, теснились высокие, судя по всему легко переносимые с места на место шатры из какой-то очень плотной ткани; из отверстий в их кровлях поднимался дымок. К югу, где в стене зарослей виднелся далекий просвет, что-то вроде ворот на какую-то еще равнину, паслись конские табуны; на глаз Фолко показалось, что в них не менее пяти сотен голов. С севера из леса выбегал ручей, огибая становище, и исчезал в восточных луговинах.

Между шатрами мелькали невысокие тени их обитателей, и Фолко узнал хазгов.

Потребовалось как следует стиснуть зубы и прикрикнуть на себя, чтобы ничем не выдать вдруг подкатившего тошнотворного ужаса: а что, если кто-то из этих удальцов опознает Торина, лихо рубившего их собратьев в памятный день битвы на полпути от Форноста к Аннуминасу?

К дороге, поглазеть на странных пришельцев, стремглав вылетело несколько ребятишек; и долгим взглядом узких глаз проводил хоббита один из немногочисленных взрослых, оказавшихся тогда в становище. Вообще селение казалось опустевшим; Фолко дорого дал бы за то, чтобы узнать, куда делась подавляющая часть его населения.

Было уже далеко за полдень, когда они, миновав длинный участок лесной дороги, вновь оказались на краю круга полей. Снова начинались поселки — только здесь дома строились наполовину из камня, и хоббит подивился настойчивости обитателей — сколько нужно было трудиться, чтобы дотащить сюда такие груды плиточника. Селение окружал тын, и оно не тянулось ниткой вдоль дороги, как пограничные деревни, а сжималось в комок, точно ежесекундно ожидало коварного нападения. Полотнище широких ворот было все ж таки отвалено, и в проеме дремал, опираясь на копье, рослый бородатый часовой, смуглый и курчавоволосый; при виде конвоя он поспешно вытянулся, торопливо сдергивая ношеный синий плащ. Начальник стражи, тот самый воин с серебряным знаком на плече, повстречавшийся друзьям на пограничной дороге, бросил на ротозея презрительный взгляд, но не сказал ни слова. Они въехали в ворота.

— Эй, старшой! — нарочито громко обратился Торин к начальнику. — Раз уж вы нас ведете куда-то, то кормить, надеюсь, тоже будете? У меня в животе гудит, как в плавильной печи при продувке!

Воин холодно посмотрел на гнома и ничего не ответил.

— Ладно, понимаю, у вас еды едва на своих хватает. Но, может, позволишь нам нашей собственной провизией подкрепиться?

— Хорошо, — не разжимая зубов, процедил начальник стражи. — Вы поедите здесь. Своего.

Трактир здесь оказался, однако, куда как похожим на арнорские, непривычны и неприятны были лишь не слишком любезные взгляды содержателя заведения, человека необыкновенно худого, словно высохшего.

— При таком-то занятии — одни кости! — покачал головой, посмеиваясь, Малыш.

Фолко смог выдавить из себя лишь бледную тень улыбки, ему было не до смеха.

Подгоняемые холодными взглядами конвойных, они наскоро, всухомятку поели из остатков своих дорожных припасов, запивая сухари холодной водой.

Малыш завел было речь о пиве, достал даже золотую монету, но трактирщик, не поворачивая головы, лишь цедил в ответ какие-то однообразные, тягучие слова и пожимал плечами, делая вид, что не понимает. Фолко, рассеянно обводя взглядом стены, вдруг заметил нарисованные голубые и красные фигуры — не то руны, не то магические знаки; не эльфийские, не руны Феанора, использовавшиеся в языке Квенья, Высших, Заморских Эльфов, не руны Даерона, коими писали и люди и гномы по сей день; может, даже и не письмена; слишком уж часто останавливался на них взгляд трактирщика; воины же взирали на них равнодушно. Значит, подумал Фолко, это не знаки Олмера, а что-то из глубин памяти этого народа, что невесть каким ветром занесло сюда, в Цитадель — как он стал прозывать про себя эту страну. Он вгляделся повнимательнее.

Странные знаки, очень странные; словно мукой изломанные росчерки — нет в них ни благородной простоты и изящества начертанных Феанором письмен, ни прихотливой разнообразности творений Даерона; со стороны это похоже…

Похоже, птичья лапа какая-то в середине, слева вроде как глаз… Но до чего же все жуткое, неприятное! Такое не рисуют для души — разве что отпугивать кого-то. А вот внизу, под тем, что ему кажется лапой, — вроде раззявленный рот… Алые и голубые линии свивались в причудливую вязь, и, чем дольше смотрел на них Фолко, тем больше казалось ему, что за этими знаками стоит какая-то далекая и недобрая сила, чуждая, враждебная всему, в том числе и тем, кто рисовал эти, несомненно посвященные ей знаки.

«Нужно запомнить! — приказал себе Фолко. — Кто знает, может, сгодится…»

И он своим острым глазом стрелка-хоббита стал медленно водить по изгибам линий и росчерков; он угадывал последовательность, в которой рисовался знак; пусть он не знает, что он означает — но за этим знаком была сила.