Читать книгу - "Прорыв - Вячеслав Шалыгин"

Скородное. Бондарев и Артем

Встречать утро в пути, что может быть волшебнее? Лично для Бондарева это был один из лучших эпизодов детства. В четыре утра, еще затемно, тебя будит вкуснейший запах бабушкиных сырников. Проходит минута, а может, час, и тебя поднимают с теплой постели. Глаза разлепляются с большим трудом и строго по очереди, ты зеваешь, ежишься, автоматически натягиваешь заготовленную с вечера одежду, глотаешь, не жуя, приготовленную бабушкой вкуснятину и на ощупь находишь удочки. А потом суешь ноги в сапоги, выходишь за ворота и, досыпая на ходу, бредешь, бредешь, бредешь рядом с отцом и дедом сквозь утренний туман в сторону речки. Взрослые ведут негромкий разговор, а ты слушаешь, не улавливая смысл, поскольку продолжаешь дремать на ходу.

Может быть, именно оттуда, из тех далеких счастливых времен и осталось особое отношение к туману? В детстве он ничуть не пугал, наоборот, предвещал настоящее приключение, манил куда-то и нашептывал счастливые развязки недосмотренных снов. Ты не знал, удастся ли победить в очередном соперничестве миров – поднебесного и подводного, – но ты точно знал, что это будет важное, нужное и очень интересное состязание. Ведь в детстве все кажется особо значимым и важным. И не волнует, куда попадут пойманные тобой пескари – на сковороду или в кошачью миску. Важен факт: ты – добытчик, ты – почти взрослый, с тобой считаются. Это было здорово. А еще было здорово понимать, что с каждым таким походом ты и впрямь становишься чуть взрослее, опытнее, умнее и начинаешь чуть лучше понимать, как устроен этот мир.

«Жаль, что нынешние дети этого лишены, – Денис покосился на Артема. Скаут шел почти с закрытыми глазами, но не выглядел расслабленным. Наверное, он и спал в постоянном напряжении, чутко, вполуха. Что уж говорить о бодрствовании, пусть и полусонном, в пелене баюкающего тумана? Да, они по-прежнему ходят на рыбалку, но не рядом с родителями, а сами по себе, и туман не баюкает их по дороге, а пугает. И рыба для них давно стала просто рыбой, едой, а не добычей. Это все равно, что прежним городским детям сходить на кухню за колбасой. Не романтично, хоть ты тресни».

Юное поколение выживших вообще вряд ли знало, что такое романтика. Все прежние опоры этого понятия давно рухнули, их обломки смешались с кирпичным крошевом и золой старого мира, а после утонули в море аномальной зелени. Теперь все, что входило раньше в понятие «романтика», стало частью рутинного процесса выживания. И вылазки на рыбалку или охоту, и костры, и приключения по ходу поиска сокровищ, и даже тайные свидания. Все это теперь стало суровой необходимостью, а не щекочущим нервы дополнением к скучной жизни по правилам цивилизации.

Восток начал розоветь, этого не сумел скрыть даже туман. Сумерки сделались прозрачными, и сквозь всю эту туманно-серую мглу проступили очертания населенного пункта. Что-то похожее одно время пытались изображать на дорожных знаках вместо названий. Идея не прижилась, но кое-где такие знаки остались: нагромождение геометрических фигур, якобы символизирующих дома, на белом фоне. Очертания зданий в тумане выглядели, почти как на тех знаках – контурами геометрических фигур.

Теперь следовало сосредоточиться. Эту мысль поддержал Артем. По его данным, село Скородное не отличалось гостеприимством. И относилось это предупреждение не только к гостям издалека. Странные местные жители не привечали ни гостей, ни соседей-кочевников, ни даже торговцев.

– Это, знаете, как в легенде о Мертвом поселении? – стряхнув дремоту и кивком указав на полускрытый туманом поселок, сказал Артем. – Слышали?

– Не припоминаю.

– Да вы что! Нам один бродяга рассказал, мы потом две ночи не спали! Есть… легенда о поселении… почти в Лесу. Это не группировка «Край», это совсем другое. Нет там ни деревянных домов, ни палаток. Люди живут в бетонных и кирпичных домах, обвитых зеленью и пропитанных запахом мутантов. Люди там странные и загадочные. Не разговаривают, не спят, только редко едят и с каменным лицом шатаются с места на место. За охотой или за каким-либо другим делом их никто не видел. Пробуешь с ними говорить: посмотрят на тебя пару секунд, отвернутся и дальше в свои мысли углубятся. Ведь и не призраки, если пулю в лоб пустишь – свалятся, но никто не встанет, труп не уберет, в ответ не ударит. И ведь главное, не уменьшается их, сколько ни убей. Все равно наутро столько же будет. Никто не восстает из мертвых, лица всегда новые. Приходят… из Леса и садятся на место погибшего, как ни в чем не бывало. А глаза у них будут — матовое стекло: не блестят, и не отражается в них ничего. Пустота туманная, да и только. Одежда у них разных группировок: и вояки есть, и бродяги. В рюкзаках, как ни странно, пусто. Вроде едят консервы или еще что, а вскроешь рюкзак новоприбывшего – и ничего. Лес и мутанты их не трогают, воспринимают как вещь. Иногда даже берут их для укрепления гнезд или нор. Жуткое зрелище. Но мхом они не порастают… Много в этом месте непонятного, но что самое любопытное: о чем думают эти люди?[2]

– Действительно жутковатая байка. И какая связь со Скородным? По вашим данным, здесь все такие же отмороженные?

– Лес их знает, на самом-то деле, не скажу точно, – признался Артем. – Такие или нет… непонятно. Да только, что у нас, что в других поселениях, жителей Скородного все нелюдями называют. Поди неспроста.

– Возможно, – почти согласился Бондарев. – А проверить не пытались? Или что, смелых не нашлось?

– Находились! И кочевники, и бродяги. Да только войти в Скородное глубже чем на двести метров никому не удалось. Вернее, входили некоторые, но возвращались редко. Неужели и про это не слышали?

– Ну, так… краем уха.

На самом деле Бондарев знал о странностях Скородного не хуже скаута. В числе тех, кто не вернулся из села, были не только кочевники и бродяги. Половина разведгруппы лейтенанта Уфимцева, два года назад тайно составлявшего планы аномальных участков на данной местности, тоже пропала без следа. Майор отлично помнил отчет Уфимцева и его отметки на карте.