Читать книгу - "Сотовая бесконечность - Сергей Вольнов"

Ага, вот и первые пожаловали!

Два выстрела. Человек и собака.

Ответные очереди с трёх сторон сразу. Сруб, конечно, та ещё защита, но всё же.

Три выстрела. Один, увы, в молоко! Эх, мне бы пистолет-пулемёт да парочку гранат.

Успел я положить ещё пятерых фрицев и двух овчарок. Следующая собака вцепилась мне в ногу, а её товарка – в руку, держащую пистолет.

Меня окружили, собак отозвали. Офицер, длинный и худой как жердь, пролаял что-то по-своему, вытаращив на меня водянистые блекло-голубые глаза, обрамлённые рыжими ресницами.

Немецкого я не знаю. Так уж вышло. Сначала мотались с отцом-танкистом по гарнизонам, а когда уже осели в Николаеве, перед самой войной, «немка» в новой школе внезапно ушла в декрет, а замены так и не нашли. А там и война началась, совсем уж недосуг стало. Так, пару фраз вымучить могу, не больше… В общем, не знаю я немецкого.

Видимо, именно за это мне тут же и врезали несколько раз прикладом карабина по рёбрам. Чтобы помнил: ученье – свет! А неучёных – прикладом, а потом ещё и подкованными сапогами…

По окончании урока немецкого меня связали и конвоировали по лесу километра полтора, подталкивая в спину винтовками с примкнутыми штыками. Поэтому к тому времени, когда мы вышли на дорогу с армейскими грузовиками, в кузове одного из которых я и продолжил путь, вся моя спина была покрыта многочисленными порезами. Неглубокими, но очень болезненными. Стоит ли упоминать о том, что они исправно кровоточили, не говоря уж о порванных собаками голени и предплечье.

В машине я трясся с полчаса. Затем последовал допрос в ближайшей комендатуре, оказавшейся, как я и предполагал, в той самой деревне с храмом. Устроились фрицы в бывшем здании сельсовета. Комендант, тот самый рыжий капитан по фамилии Горнторф, задавал вопросы, покуривая папироску и брезгливо поглядывая в мою сторону. Жалостливого вида старик, совершенно седой, переводил, старательно отводя глаза в сторону. Огромный капрал с откормленной красной рожей, освободившись от кителя, убеждал меня в необходимости отвечать офицеру, вколачивая эту истину при помощи пудовых кулаков. Было очень больно.

Очнулся я снова в кузове грузовика. Правда, теперь болело уже всё тело. Два мордатых фрица что-то в полголоса обсуждали, покачиваясь в такт движению по неровной дороге. Время от времени они похохатывали и бросали на меня лишённые какого-то особого любопытства взгляды.

Ехали долго. Я успел задремать, а проснулся уже когда конвоиры меня выгружали. На улице было темно. Машина стояла, похоже, во дворе какого-то замка. Или чего-то похожего. Серокаменного, готического и древнего.

Однако вместо ожидаемых подвалов и застенков меня провели в просторный, обшитый резными деревянными панелями кабинет с огромным камином. Бледный плюгавый господинчик в чёрной эсэсовской форме долго изучал меня сквозь монокль, лениво поглаживая большого чёрного дога. Ну вылитый фашистский бонза! Наконец, пригладив жидкие волосики неопределённого цвета, он забавно сморщил свою крысиную мордочку.

– Я-а ест хауптман Фридрих Ри-ильке. А ти? Кто ти ест? Отвешя-а-айт!..

В конце он перешёл на визг, нервно хлопнув по крышке стола стеком. Дог рявкнул. А помощник гауптмана, дюжий эсэсовец, коротким профессиональным ударом в затылок лишил меня сознания.

В себя я пришёл в том же кабинете на застеленном ковром полу.

– Ти ест русиш пилот! – бросил мне в лицо гауптман, как только моё, такое непослушное, тело усадили на стул. – Лиотчик! Говорить!

Едва я успел отрицательно качнуть головой, сокрушительный удар снёс меня обратно на пол. Сознание померкло, но не потухло совсем, поэтому на этот раз мне удалось оценить мягкость ковра. Я лежал на полу, уткнувшись щекой в слипшийся от моей же крови ворс. На расстоянии вытянутой руки от меня прохаживались начищенные до блеска сапоги. Где-то высоко над головой раздавались лающие звуки немецкой речи.

Не дав мне толком прийти в себя, подручный гауптмана, которого Рильке звал Гансом, вновь рывком поднял меня и бросил на стул.

– Ти ест русиш пилот! Проклятий красний швайн! – крыса в чёрной форме, брызжа слюной, выплёвывала слова мне в лицо. – Ти ест стреляйт немецки зольдат! Молчайт ест?!

Рильке наотмашь ударил меня по лицу перчатками, но я этого даже не почувствовал. После обработки Ганса это было как дуновение ветерка.

Я попытался улыбнуться, но лицо, разбитое в кровь, лишь свело болезненной судорогой.

Гауптман что-то крикнул в сторону двери. Двое крепких солдат подхватили меня под мышки и поволокли куда-то по извивающимся, как змеи, узким каменным коридорам. Дорогу я всё равно запомнить не смог бы, даже если бы захотел. Надо отдать Гансу должное, своё дело он знал как следует: ноги мои волочились по полу, а голова безвольно болталась, свесившись на грудь. Поэтому в поле зрения попадали только полы замковых переходов.

Когда же они сменились широкими квадратными плитами двора, конвоиры с силой шваркнули меня о какую-то стену и отошли. От удара в глазах потемнело, и я сполз по стене вниз. Уже лёжа, осмотрелся. Я действительно оказался в глухом дворе, окружённом со всех сторон высокими стенами. Сверху, с чёрного ночного неба, на меня равнодушно взирали холодные звёзды.

У противоположной стены выстроилось отделение автоматчиков в чёрной форме.

– Ну, што? Ти будьеш говорийт?

Перед шеренгой солдат появился Рильке.

– Если будьеш молчайт, ми ест тебя немножько расстреляйт. Ха-ха!

Гауптман был очень доволен своей шуткой.

– Ну-у, швайнэ! Будьеш говорийт?

– Та пошёл ты, морда фашистская! – смог выдавить я. Даже плюнуть получилось.

Вряд ли мои потуги выглядели героически. Судите сами. Избитый до полусмерти, с опухшим окровавленным лицом, я даже стоять не мог. Так, приподнялся слегка, держась за стену. Даже в гауптмана не попал. Не доплюнул. Зато вездесущий Ганс попал. От его очередного удара я ударился лбом в стену и потерял сознание.

В чувство меня привёл поток ледяной воды, обрушившийся откуда-то сверху. Две пары рук вздёрнули меня на ноги и прислонили к стене.

– Посльедний рас спрашивайт: будьеш говорийт? Наин?

Я с трудом сфокусировал взгляд на крысёныше Рильке.

Ну и пусть расстреляют. Зато все кончится наконец. Смерть, может, и не очень героическая, но уж как получилось. Всё же семь «мессеров» за мной числится, да ещё восемь фрицев и три собаки. Вроде бы не так уж и плохо… Только маму жалко!

– Ахтунг!

Раздалось нестройное, сухое клацанье затворов. Я выпрямился, насколько позволило истерзанное тело. Вряд ли выгляжу героем, но умереть лучше стоя! Пусть и неровно…

– Аим!

И кто сказал, что за мгновение до смерти перед внутренним взором человека проносится вся его жизнь?