Читать книгу - "Океаны Айдена - Михаил Ахманов"

К его великому удивлению, после схватки в проливе каравеллу отбуксировали в просторную гавань Ристы в целости и сохранности. Единственным убытком являлся незабвенный диван, пробитый стрелами и изрубленный медными топорами, однако ложе в каютке Найлы оказалось не менее удобным, так что Одинцов не сожалел о потере. Больше победители не тронули ничего. Видимо, грабеж — если таковой вообще намечался — должен был вестись под строгим присмотром Канто, обязанного выделить долю лайоту и своей дружине. Одинцов уже убедился, что гарты были дисциплинированным народом, особенно когда дело касалось войны, набегов и дележа добычи. Тут все проступки карались только одним наказанием — смертью.

Он уже неплохо говорил на языке островитян, — то, что еще недавно казалось ему мешаниной рева, свиста, завываний и придушенного хрипа, стало распадаться на слова, которые выстраивались в фразы и в целые речи, иногда весьма глубокомысленные. Первое, что он осознал — с помощью Найлы, разумеется, — что на Гарторе справедлива поговорка американского Дикого Запада: индеец в своем вигваме и индеец на тропе войны — два разных индейца. Похоже, воины тут умели обуздывать свою природную свирепость, и ссор между дружинниками не бывало. Но междоусобицы случались, и не раз. После смерти правителя очередной царек иногда всходил на трон по колено в крови менее удачливых родичей.

Как там говорила Найла? Огненные горы, великаны-людоеды, колдуны и чудища? Такое часто рассказывают о дальних странах, но доберешься туда и видишь, что там живут обычные люди и занимаются они обычными делами: строят и разрушают, любят и ненавидят, воюют, грабят и жгут…

Титул сайята, которого удостоился Одинцов, не был на Гарторе наследственным. Лайот присваивал его самому умелому и самому свирепому из воинов, но другой, еще более умелый и свирепый, мог заработать убор из перьев, перерезав глотку его обладателя. Так что сейчас закон был на стороне Одинцова — он получил Ристу по праву сильного.

Владение нового сайята лежало на берегу обширной бухты, ограниченной со стороны пролива скалистым мысом; образовавшая его невысокая базальтовая гряда, которую туземцы называли Черной Стеной, тянулась в глубь суши, прикрывая холмистую равнину за поселком от бесчинства бурь и ветров. За узким проливом, в котором пироги Канто поймали «Катрейю», находился Гиртам — отколовшийся от гарторского островного щита кусок суши километров тридцать длиной. Сам Гартор был гораздо обширней — почти сто шестьдесят километров с запада на восток и немногим меньше с севера на юг в самой широкой части.

Впрочем, здесь не имелось привычных названий стран света. Запад Понитека, длинной меридиональной цепи островов, именовался Наш Край, восточная часть — Та Сторона, север, куда стремил свои воды Зеленый Поток, был Низом, юг — Верхом. Многие острова, и большие, и малые, лежали полностью в Нашем Краю, другие — на Той Стороне, двумя сотнями километров ближе к восходу, в зоне медленного северного течения. Гартор же был весьма велик и вытянут поперек архипелага, так что от его восточных берегов до Той Стороны оставалось всего километров сорок-пятьдесят.

Одинцов еще не совсем улавливал смысл этих обозначений и названий, за которыми, видимо, крылись какие-то особые связи островитян с соседями и с Зеленым Потоком. Однако он уже знал, что в лабиринте проливов и рукавов имеется сложная система течений, определявшая иерархию в этой части мира. Ему приходилось слышать, как ристинцы с неприязнью, даже со злобой, отзываются о Броге, южном острове, который приветствовал «Катрейю» столбами дыма. Брог был гораздо меньше Гартора и полностью лежал в Нашем Краю, от северного соседа его отделяла широкая протока с мощным течением, направленным к северу. По словам жителей Ристы, броги являлись прирожденными разбойниками, грабителями и лодырями, не способными вскопать участок земли или забросить невод в морские воды.

Впрочем, и сами гарты трудиться не любили, — этот воинственный народ действительно был похож на викингов. Они ходили в набеги на север и брали там рабов, они грабили, разоряли и жгли так же умело и успешно, как и презренные броги, они насиловали, пытали и убивали — и Одинцов пока не мог понять, почему северяне не отвечают тем же. Но главное — гарты обожествляли воинскую доблесть, и всякий искусный боец имел шанс сделаться не только сайятом, но и великим героем. Сам Одинцов, похоже, уже им стал — по острову гуляли легенды о преследовании «Катрейи» и последней битве на ее палубе.

Он стащил свой головной убор и задумчиво погладил белое перо, торчавшее среди алых и синих, подобно султану на рыцарском шлеме. То был знак его титула — перо из хвоста редчайшего белого карешина, огромной нелетающей птицы, похожей на страуса или индейку-переростка. Найла говорила, что как раз на таких чудовищ охотился ее отец Ниласт вместе с рукбатским послом на Хотрале. Здесь, на Гарторе, их разводили ради мяса и великолепных перьев. Единственная на острове стая белых карешинов содержалась при дворе лайота, который раздавал перья гарторской аристократии: по одному — сайятам, по два — туйсам, принцам его дома. Три пера носил сам Порансо. Как говорил Одинцову Магиди, местный жрец и навигатор Потока, лайот был стар, и три его возможных наследника не ладили между собой. Сейчас Одинцов решал проблему: стоит ли ему бороться за три белых пера или нет?

Посмотрим, подумал он. Посмотрим завтра на этого туземного царька и примем решение. Он не собирался задерживаться на Гарторе дольше, чем будет необходимо для отдыха и разведки путей на юг. Если Порансо не станет ему мешать, то сохранит в целости свои перышки. Иначе…

Внизу хлопнула дверь, и на палубе появилась Найла. Сегодня она опять была в новом наряде, их запас в сундуках «Катрейи» воистину был неистощим! Но Одинцов ничего не имел против, ведь рано или поздно наряд оказывался там, где положено, на полу. А Найла, нагая и розово-смуглая, — в его объятиях.

Смысл этой демонстрации мод был ему совершенно ясен — Найла благодарила своего героя, своего возлюбленного принца, завоевавшего для нее если не царскую корону, то, по крайней мере, княжеский венец. И каждый вечер она хотела предстать перед ним в новом обличье, с иной прической и иными ароматами, и даже с какой-то другой походкой, отличной от вчерашней. Ее разнообразные наряды имели, впрочем, нечто общее — все они были весьма соблазнительными. Иногда Одинцов принимался гадать, что она еще придумает, когда опустеют сундуки в ее каюте. Начнет по новой? Или выпишет платья с Калитана, послав заказ авиапочтой?

Но до этого было еще далеко. Родной остров его возлюбленной отличался жарким климатом, и благородные калитанские дамы носили полупрозрачные и невесомые воздушные одежды, сотканные из разноцветного тумана и расшитые утренней радугой. Сундуки же в каюте Найлы выглядели очень вместительными.

Сегодня она надела туфельки на высоком каблуке — они держались только на паре золотистых ленточек, золотистый, в тон обуви, хитон и того же цвета венец, кольцом охватывающий высокую прическу. Широкий хитончик, перетянутый на талии витым пояском, спускался до середины стройных икр, а туфельки добавляли Найле восемь сантиметров роста, — в этом наряде девушка походила на эльфа, слетевшего с зачарованных холмов на погибель запоздавшему путнику. Она замерла посреди палубы, затем медленно повернулась на каблуках, позволяя Одинцову разглядеть свое великолепное убранство. Над «Катрейей» поплыл чарующий аромат духов.