Читать книгу - "Империя "попаданца". "Победой прославлено имя твое!" - Герман Романов"

Ораниенбаумская дорога

– Ваше величество, проснитесь! – Голос Гудовича мгновенно пробудил Петра. – Гусары мятежников вышли из Петергофа. Их чуть больше одной роты будет. Двинулись сюда и скоро на наших дозорных наткнутся.

Петр вскочил на ноги, и один из адъютантов стал лить из фляги в его ладони холодную воду. Умылся, разбрызгивая капли по сторонам, вытерся маленьким полотенцем. Наскоро закусил хлебом с ветчиной и запил из фляги соком. После куцего завтрака закурил, привычно держа папиросу в ладони и дымя только вниз.

Спокойствие было полнейшим, почти олимпийским, но где-то глубоко в груди чуть шевелился червячок сомнения. Петр огляделся. Все как на ладони – впереди наискосок петляет широкая грунтовая дорога, а слева крутой пригорок. За ним спешенные драгуны держат лошадей под уздцы.

Далеко правее, за рощей, еле видны гусары. Где-то впереди были казаки, но вот разглядеть их сейчас невозможно – и далековато, и высокие деревья впереди своими кронами сильно мешают.

Петр прищурился и тут же расслышал негромкие хлопки не слишком далеких от него выстрелов. Судя по звуку, стреляли версты за полторы, плотно стреляли.

Началось! Петр машинально откинул крышку здоровенных, с два кулака, часов и отметил время – четверть шестого. Драгуны и гусары уже садились на коней. Рядом с Гудовичем, напряженно хмурившим брови, топтались два трубача с золотыми полосками нашивок на плечах.

Адъютанты немедленно стали надевать на Петра кирасу, щелкнули застежки пряжек. Стало тяжеловато, но Петр искренне радовался, что он не один такой – на Гудовича тоже навьючили железо. И понятно – императора и генерала надо беречь…

На дороге показались бешено несущиеся всадники – он узнал своих гусар и казаков, всего с десяток, и машинально отметил про себя, что половина из дозорной группы заманивания отсутствует.

А за ними наметом неслись гусары в таких же дурацких колпаках, но в темно-красных ментиках. На глазах Петра чуть отставшего казака сбили с коня выстрелом. Донец, раскинув руки, упал на дорогу и был тут же затоптан копытами коней разъяренных преследователей.

Петр сжал кулаки и прыгнул в седло. Краем глаза он отметил, что Гудович поднял руку и что-то скомандовал. И тут же взревели горны пронзительным, разрывающим душу, сигналом. И завертелось…

С хэканьем, держа палаши над головами коней, на пригорок выскочили драгуны и, огибая с двух сторон дозорных, со всего маха врубились в тонкую цепочку преследователей, буквально размазав первые три десятка вырвавшихся вперед гусар по дороге.

Надо отдать должное темно-красным – они не сделали попытки развернуть лошадей, и более полусотни гусар с ходу врубились в его голштинских драгун.

Правее и дальше тоже было весело – «канарейки» и донцы накинулись коршунами на мятежников. Вдоль всей дороги пошла безжалостная резня. И не могло быть иначе – более двухсот гусар и казаков внезапно обрушились на втрое меньшего противника, к тому же пойманного в преследовании и не успевшего развернуться для боя. И потому пошла не схватка, а нещадное избиение.

Петр подобное видел только в кинофильмах, но никогда там не показывали такого ужаса – стоны, рев, ржание, звон клинков и дикие крики умирающих, когда душа с болью вылетает из тела. И запах крови, осязаемый запах, который будоражит душу, пробуждает древние хищные инстинкты.

Такого он не испытывал даже в Афганистане, хотя и там проливалась кровь и бил по носу запах пороха. Но там было намного слабее, а здесь будто накинули одеялом, и все – нет ничего, только появляется в душе жестокая свирепость, выпускает когти древний, крови алчущий зверь…

С десяток красных гусар вырвались из кровавой круговерти схватки и устремились на отчаянный прорыв, когда даже лошадей терзают до бешенства. Лишь бы вырваться, уйти, спастись из этого кровавого безумия.

Ими командовал рослый офицер в конногвардейском мундире, единственный такой среди гусар. Избрал он только один оставшийся путь к спасению – промежуток между голштинскими драгунами и гусарами.

Опрокинув в сторону мощным напором голштинских гвардейцев, беглецы понеслись, как им казалось, к спасению, но на самом деле к смерти – они скакали прямо на него, стоявшего за деревьями с конвоем из казаков и адъютантов.

Петр выхватил из ножен шпагу, тронул лошадь на шенкелях и поскакал на сшибку. Краешком глаз он видел слева и справа своих конвойных, те всячески торопили коней, отчаянно пытаясь вырваться вперед, закрыть собой императора. Поздно, не успеть им никак, сошлись уже с гусарами лоб в лоб, и схватки не миновать.

Здоровенный мужик сильно замахнулся палашом. Петр кое-как успел откачнуться в сторону, выставив навстречу противнику «трофейную» шпагу. Страшный удар обрушился на грудь и откинул его на спину лошади, руку тряхнуло и шпагу вырвало из пальцев… И небо, светлое небо раскинулось перед глазами, умиротворенное, ведь там нет войны.

Если бы сейчас Петр наткнулся на темно-красного гусара, то с ним было бы кончено – он лежал на лошади безоружным и совершенно беспомощным.

Грудь болела от удара, и Петр, кряхтя, поднялся в седле. Врагов перед ним не было, и он скосил вниз глаза. «Ни хрена себе, так этот сучий выкидыш кирасу почти прорубил. А если бы по башке палашом попал?»

И Петр похолодел – это был бы полный капец, тот, который подкрадывается незаметно. И его тут же схватили крепко за локоть. Петр оглянулся – усатый адъютант был бледен, глаза выпучены, как у рака.

– Государь, вы не ранены?! Слава богу! Вы ему прямо в плечо шпагу свою по рукоять воткнули, ваше величество. Одним ударом с коня сшибли! Это же меченый, ла балафре. Алексей Орлов!

В голосе адъютанта слышался нескрываемый восторг, он сияющими глазами смотрел на императора, как на античного героя.

«Ну и… Мать его за ногу, с этим меченым… Что?! Я заколол самого Алехана, того, кто графом Чесменским был. Вернее, стал потом. И что же, не будет он при Чесме, и графом не станет? И меня уже не убьет… Так ведь история изменится?! И черт с ней, пусть меняется – тут или он меня бы завалил, или я. Но я-то успел раньше!»

Бой почти закончился – бежавшие влево гусары дружно попадали в овраг, их сверху добивали казаки, звучали пистолетные и ружейные выстрелы. Вся дорога была густо, как пашня, засеяна трупами, в большей массе в темно-красных ментиках.

Кое-где виднелись туши павших коней, но в большинстве своем копытные ходили уже спокойно, хотя и вздрагивали иные лошадки от раздававшихся выстрелов. Вот уж кому безвинно погибать приходится…

Петр заворотил лошадь – позади тоже все было кончено. Гудович в поцарапанной кирасе отдавал распоряжения адъютантам. На земле лежали тела восьми темно-красных, двух голштинцев и казака. Два донца с кряхтением выдергивали пики из трупов.

Петр с седла посмотрел на сидящего Алехана. Здоровый детина, плечи широченные, на лице застыла гримаса боли. Жив курилка, и еще в полном сознании. Торчащую из плеча Орлова шпагу казаки быстро выдернули – тот только еще сильнее побелел, но не стонал.