Читать книгу - "Блокада 2. Книга 2. Тень Зигфрида - Кирилл Бенедиктов"

Ленинград, июль 1942 года

Здание в начале проспекта Володарского (до революции — Литейный проспект), дом 4–6, известное также как Большой дом — считалось самым страшным местом в городе.

О нем ходило множество черных легенд. Говорили, что под землей в нем столько же этажей, сколько и над ней — то есть еще восемь. Шептались, что на верхнем этаже выстроенного в 1932 году административного корпуса держат пленных высокопоставленных немецких офицеров, и поэтому летчики Люфтваффе не бомбят это здание. Слухи слухами, но за год блокады на Большой дом действительно не упало ни одной бомбы, а четная часть проспекта почиталась наименее опасной во время артобстрелов. Вот только не торопился никто прятаться от рвущихся мин и снарядов под сенью монументального монстра, занимавшего целый комплекс зданий ОГПУ-НКВД; слишком велик был страх перед адресом, куда вызывали и откуда уже не возвращались. На протяжении десяти лет здесь исчезали люди — кто надолго, а кто и навсегда.

Рольф разглядывал Большой дом в бинокль с чердака дома, Углом выходившего на улицу Чайковского.[14]Раухер примостился у стены, сидел на корточках и смолил очередную папиросу. Рольфа эта его привычка начинала бесить.

Расскажите мне еще раз про систему охраны, — попросил он Раухера.

Агент Раухер, он же администратор ленинградской филармонии Николай Леонидович Морозов, был сексотом, или, проще говоря, осведомителем НКВД. Его завербовали в тридцать седьмом, как человека, имеющего множество знакомых в среде интеллигенции. Вот бы удивились энкавэдешники, если бы узнали, что вербуют германского «крота», подумал Рольф. Они, конечно, ни о чем не догадывались — просто им был нужен человек, который регулярно сообщал бы о настроениях в среде ленинградских меломанов.

Как секретный сотрудник, Морозов довольно часто посещал Большой дом. За пять лет работы на чекистов он побывал на разных этажах и в разных помещениях здания, и хорошо знал, где расположены посты охраны. Когда Рольф изложил ему свой план, Раухер поначалу пришел в ужас, но потом согласился, что проникнуть в Большой дом может оказаться проще, чем это кажется на первый взгляд.

— Знаете, — сказал он Рольфу, — у ленинградцев есть такой анекдот. Идут двое по Литейному, останавливаются возле дверей Большого дома. А там, видите — висит табличка "Посторонним вход воспрещен". И тут один ленинградец спрашивает другого: "А если бы было разрешено, ты бы сам вошел?"

— На это весь расчет, — кивнул Рольф. — Может быть, оттуда трудно выйти, но вряд ли русские ждут, что кто-то по доброй воле полезет в логово НКВД с улицы. Мы проникнем туда ночью, когда кроме дежурных в здании не будет никого.

— В Большом доме никогда не спят и там всегда есть люди, — возразил Раухер. — Но во время сильных артобстрелов и бомбежек весь персонал спускается в бомбоубежище. Под зданием есть огромный подвал, где может укрыться больше тысячи человек. Я был там дважды, туда спускаются даже охранники.

— Отлично, — сказал Рольф. — Значит, мы навестим особистов во время бомбежки.

Теперь коммандос сидели на чердаке и ждали, когда над городом загудят тяжелые моторы самолетов Люфтваффе.

Капитан Шибанов прилетел в Ленинград за пять минут до полуночи. У-2 сел на аэродроме в Озерках. Аэродром был еще тот — небольшая взлетно-посадочная площадка длиной чуть больше километра и два деревянных домика. На поле стояли несколько раскрашенных в маскировочные цвета Ми Гов, пара стареньких И-15 и даже один американский «Киттихоук». Местность была совершенно дачная: сады, озера и никакого намека на близость Ленинграда, разве что Шуваловский карьер неподалеку.

— Ну, кто тут в город едет? — спросил Шибанов, входя в неказистую хибару, на двери которой висела гордая надпись "Комендант аэродрома". — Я с ним.

Довольно быстро выяснилось, что никто из находившихся в Озерках военнослужащих в Ленинград не собирается. А если бы и собирался, то ехать все равно было не на чем: полчаса назад на единственной полуторке отбыли на передовую переброшенные из-под Вологды артиллеристы.

— Такое, значит, отношение, — проговорил капитан с непонятной (но чрезвычайно не понравившейся коменданту) интонацией и потребовал телефон — позвонить в управление НКВД.

В управлении, после некоторых колебаний, пообещали выдать за капитаном мотоцикл с коляской. О том, что этот мотоцикл должен был поджидать Шибанова к моменту его прилета, Дежурный по управлению слышал впервые в жизни и искренне этому обстоятельству удивился, из чего капитан сделал вывод, что шифрограмма из Москвы, сообщавшая о его визите, застряла где-то по пути. Вопреки известной пословице, утверждающей что хуже нет — ждать и догонять, капитан Шибанов догонять вполне любил и умел. Да и против ожидания (например, в засаде) он ничего не имел, если только на это ожидание не расходовалось драгоценное время. Сейчас же, расхаживая вдоль взлетно-посадочной полосы, он ярился, как тигр, запертый в тесной клетке. Задание было предельно простым: забрать из архива Большого дома личное дело Льва Гумилева и отыскать в спецхранилище изъятые у него при аресте предметы. Сесть на самолет и вернуться обратно в Москву. Точка. Все это при некоторой сноровке можно было выполнить за двенадцать часов — три часа полета до Ленинграда, три часа на обратную дорогу, шесть часов на то, чтобы найти фигурку попугая и карту. Недопустимо много, учитывая тот факт, что уже идет ночь с воскресенья на понедельник, а завтра день рождения Кати. Конечно, отмечать она будет не раньше девяти, после того, как закончатся занятия, но если полночи ожидать мотоцикла, то можно не успеть и к вечеру.