Читать книгу - "И явилось новое солнце - Джин Вулф"

– А Коготь Миротворца не имел никакой силы?

– Дай мне взглянуть на него. – Она протянула светящуюся ладонь.

– Давным-давно он был уничтожен оружием асциан, – произнес я.

Она ничего не сказала, лишь досмотрела на меня; и спустя один удар сердца я понял, что она смотрит на мою грудь, где в маленьком мешочке, который сшила для меня Доркас, я носил шип.

Я тоже взглянул туда и увидел свет – куда слабее, чем ее, но достаточно ровный. Я вынул шип, и его золотое сияние разлилось от стены до стены, прежде чем погаснуть.

– Он стал Когтем. Таким я нашел его среди камней.

Я протянул его Афете; но она смотрела не на него, а на почти затянувшуюся рану на моей ладони, которую шип нанес мне.

– Он пропитался твоей кровью, – сказала она, – а в крови – твои живые клетки. Не думаю, что он был бессилен. И неудивительно, что пелерины так почитали его.

Затем я оставил ее, спотыкаясь, почти на ощупь вышел снова на берег и долгое время бродил там по песку. Но здесь нет места мыслям, роившимся тогда в моей голове.

Когда я вернулся, Афета по-прежнему ждала меня, а ее серебряное мерцание сделалось еще настойчивее.

– Можешь? – спросила она, и я сказал ей, что она прекрасна.

– Но ты можешь? – спросила она снова.

– Сперва надо поговорить. Я бы предал свой род, если бы не задал тебе несколько вопросов.

– Тогда спрашивай, – прошептала она. – Но имей в виду, ничто из сказанного мною не поможет твоей расе в грядущем испытании.

– Как ты говоришь? Какова природа этих звуков?

– Слушай мой голос, – сказала она, – а не мои слова. Что ты слышишь?

Я последовал ее совету и услышал шелковый шелест постельного белья, шорохи наших тел, тихий шум прибоя вдалеке и биение собственного сердца.

Я готов был задать сотню вопросов, и казалось, каждый из них может добыть мне Новое Солнце. Ее губы коснулись моих, и все вопросы исчезли, унеслись из моего сознания, словно их никогда и не существовало. Ее руки, губы, глаза и груди, которых я касался, – во всем присутствовало волшебство; но было и что-то еще, возможно, аромат ее волос. По-моему, я вдохнул бесконечность ночи…

Лежа на спине, я вошел в Йесод. Или, вернее, Йесод сомкнулся вокруг меня. Только тогда я понял, что никогда здесь не был. Звезды мириадами изливались из меня, как фонтаны солнц, и на мгновение мне почудилось, что я знаю, как рождаются вселенные. Все – безумие.

Реальность сменила тьму, зажгла свой светильник, разогнав темноту по углам, а вместе с нею все легкокрылые порождения нашей фантазии. Что-то родилось между Йесодом и Брией, когда я сошелся с Афетой на том диване в закругленной комнате, нечто крошечное и необъятное, обжигающее, словно уголь, поднесенный щипцами к языку.

Это был я.

Я спал, и спал без сновидений, не ведая, что сплю.

Когда я проснулся, Афета уже ушла. Солнце Йесода светило сквозь отдушину в самом конце завитка раковины. Слабея, его свет доходил и до меня, отраженный белыми стенами, и я проснулся в золотистом полумраке. Я встал и оделся, гадая, куда подевалась Афета; но не успел я натянуть сапоги, как она явилась с подносом в руках. Меня смутило то, что такая важная дама прислуживает мне, и я сказал ей об этом.

– Но ведь благородные наложницы при твоем дворе прислуживали тебе, Автарх?

– Что они по сравнению с тобой?

Она пожала плечами.

– Я не важная дама. Разве что для тебя и только сегодня. Наше положение определяется близостью к иерограмматам, а я не очень близка к ним.

Афета поставила поднос и села рядом. На подносе лежали маленькие пирожки, стоял графин с холодной водой и чашки с какой-то курящейся жидкостью, которая выглядела как молоко, но молоком не являлась.

– Не могу поверить, что ты далека от иерограмматов, госпожа.

– Просто ты слишком много значения придаешь себе и своему Урсу, воображая, будто мои слова и наши сиюминутные поступки решат его судьбу. Это вовсе не так. То, что мы сейчас делаем, не имеет никакого значения, а ты и твой Урс никого здесь не заботят.

Я ждал, что она еще скажет, и наконец она добавила:

– Кроме меня, – и надкусила один из пирожков.

– Спасибо, госпожа.

– И то только потому, что ты здесь. Хотя ни ты, ни твой Урс мне вовсе не нравятся, а сам ты очень печешься о нем.

– Но, госпожа…

– Я знаю, ты думал, что я желаю тебя. Только теперь ты нравишься мне настолько, что я могу признаться в отсутствии всякого желания. Ты – герой, Автарх, а герои – всегда чудовища, которые являются, чтобы сообщить нам то, что мы предпочитали бы не знать. Но ты – монстр из монстров. Скажи мне, когда ты шел по круглому залу в Палату Слушаний, ты разглядывал картины?

– Некоторые, – признался я. – Там была камера, куда поместили Агию, и я заметил еще пару других…

– И как, по-твоему, они попали туда?

Я тоже взял пирожок и отпил из чашки, которая стояла ближе ко мне.

– Не имею представления, госпожа. Я видел столько чудес, что перестал удивляться им – всем, кроме Теклы.

– Но вчера ты не решился расспросить о ней – даже о Текле, – опасаясь того, что я могу сказать или сделать. Хотя порывался сотню раз.

– Неужели я понравился бы тебе больше, госпожа, если бы, лежа с тобой в одной постели, принялся расспрашивать о своей старой любви? Воистину ваш род непостижим. Но раз уж ты сама заговорила о ней, расскажи мне.

Капля белой жидкости, которую я пил, толком не распробовав, упала рядом с чашкой. Я огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь, чем можно было бы вытереть ее, но ничего не нашел.

– У тебя дрожат руки.

– Твоя правда, госпожа. – Я поставил чашку, и она загремела о поднос.

– Ты так любил ее?

– Да, госпожа, и ненавидел. Я – Текла и тот, кто любил Теклу.

– Тогда я ничего не скажу тебе о ней – какой в этом прок? Возможно, она сама расскажет тебе после Представления.

– То есть если победа будет за мной.

– А твоя Текла наказала бы тебя за поражение? – спросила Афета, и великая радость озарила меня. – Однако ешь, ведь нам пора идти. Вчера я говорила тебе, что дни здесь короче, и половину этого дня ты уже проспал.

Я проглотил пирожок и осушил чашку.

– Что будет с Урсом, если я потерплю поражение?

Афета поднялась.

– Цадкиэль справедлив. Он не сделает Урс хуже, чем есть, хуже, чем ему пришлось бы, если бы ты не явился.

– А это означает ледяное будущее, – сказал я. – Но если я одержу победу, явится Новое Солнце.