Читать книгу - "Демонолог - Эндрю Пайпер"

У меня был один знакомый профессор, который однажды в приступе напыщенного вдохновения, вероятно, подкрепленного алкоголем, утверждал, что если спросить рядового американца, на кой черт мы ввязались в эту последнюю войну в Европе, и при условии, что этот рядовой американец будет совершенно честен и откровенен, то его ответ в конечном итоге дистиллируется в нечто вроде: «Да ради того, чтоб в каждом нашем городе была забегаловка «У Дэнни», открытая 24 часа в сутки». Это его утверждение вызвало настоящую бурю хохота. Отчасти потому, что это, вероятно, истинная правда.

Так что поднимем тост за «Мак-н-Чиз», гамбургер под названием «Большой сырный папочкин пирожок» (из специального меню «Давайте обсыримся!») с нарезанным кольцами репчатым луком в качестве подкрепления. Время – 11 часов 24 минуты вечера. Место – забегаловка «У Дэнни» в Ротшилде, штат Висконсин. И за улыбающихся во весь рот официанток с кофейниками, словно приклеенными к их ладоням. И за уютное, комфортабельное, хорошо освещенное и чистое заведение, за этот хорошо прожаренный оазис рядом с четырехполосным шоссе. За полную свободу!

Я немного не в себе.

Весь день провел за рулем, здороваясь и прощаясь («привет!» – «пока!») из-за ветрового стекла с пролетающими мимо Огайо, Иллинойсом и Индианой, со всеми их роскошными пейзажами, крутя на ходу настройку АМ-диапазона, перемещаясь между речениями неистовых евангелических проповедников и воплями Леди Гаги, а потом, выключив радио, растворяясь в длинных, наводненных призраками периодах молчания. Я одинок и голоден как волк. А «У Дэнни» дает спасение и от того, и от другого.

– Еще кофе? – спрашивает официантка, и кофейник уже наполовину наклоняется над моей чашкой. Мне этот добавочный кофеин нужен как собаке пятая нога, но я соглашаюсь. Было бы грубостью и даже непатриотичной выходкой, если бы я отказался.

В кармане начинает вибрировать телефон. Мышь, проснувшаяся от тяжелого сна в уютном гнездышке.

– Я вот тут думаю… – говорит мне О’Брайен, когда я отвечаю на сигнал.

– Я тоже. Не всегда самое лучшее времяпрепровождение. Можешь мне поверить.

– Хочу тебе кое-что предложить.

– Кленовый пломбир с беконом?

– О чем это ты?

– Не обращай внимания.

– Дэвид, мне кажется, ты занимаешься сочинением собственной мифологии.

Я отпиваю кофе. Вкус как у сжиженной ржавчины.

– О’кей.

– Это же настоящий самообман. Иллюзия. Несомненно, для тебя это все выглядело совершенно реальным происшествием, но это все равно самообман.

– Значит, ты решила, что я спятил.

– Я решила, что ты погрузился в свое горе. И твое горе свернуло тебе мозги, направило их в определенную сторону, утащило их туда, где боль может восприниматься удобопонятным, постигаемым образом.

– Ага.

– Ты – профессор мифологии, так? Ты преподаешь эти мифы, ты живешь ими, ты ими дышишь. Это история усилий человека сделать понятной боль, потерю, тайну. Вот чем ты занимаешься, вот что ты активно сочиняешь. Фикцию, выдумку, которая работает в соответствии с давней традицией.

– Знаешь что, О’Брайен? Я устал. Можешь это изложить покороче, как в воскресной школе?

Элейн тяжко вздыхает. Я жду, глядя в окно рядом с моим столиком. Парковочная площадка освещена прожектором, словно в предвкушении какого-то спортивного состязания, футбольного матча, который будет сыгран между вертящимися пикапами и микроавтобусами. Тем не менее там есть и темные уголки, куда свет не доходит. В самом дальнем из них стоит припаркованная полицейская машина без опознавательных знаков и надписей. Темный силуэт головы водителя едва виден над спинкой сиденья. Рядовой полиции решил вздремнуть минуток двести.

– Цицерона помнишь? – опять начинает моя коллега.

– Лично знаком не был. Он жил за пару тысяч лет до меня.

– Он ведь тоже был отцом.

– Отцом Туллии.

– Точно. Туллии. Его любимой дочери. Когда она умерла, это его буквально раздавило. Работать он больше не мог, думать тоже. Даже Цезарь и Брут прислали ему письма с соболезнованиями. Но ничто не помогало. И он стал читать все, что попадалось под руку, о способах преодоления боли и горя, примирения с ледяным фактом смерти. Философия, теология, вероятно даже, что-то по черной магии. И в конце концов, хотя и…

– С моим горем не справиться никаким утешениям.

– Дополнительный бонус за правильную цитату, профессор. Все это чтение и обдумывание Цицерону не помогло. Не было никаких заклинаний, которые помогли бы ему вернуть Туллию к жизни. Конец истории.

– За исключением того, что это не было концом истории.

– Да. Потому что именно при таких обстоятельствах и рождаются мифы. В тот момент, когда факты заканчиваются, а воображение продолжает работать, маскируясь под реальные факты.

– Как горящая лампа.

– Именно. Кто-то в Риме в пятнадцатом веке раскапывает могилу Туллии и находит… лампу! Которая все еще горит после всех прошедших столетий!

– Неумирающая любовь Цицерона.

– Невозможно, верно? Настоящий огонь не может гореть так долго. Но вот огонь метафорический – может. Символ весьма мощный – и достаточно пригодный для любого, кто когда-либо терял любимого человека, а через это проходили все, чтобы миф продолжал существовать. И даже чтобы в него верили.

– Ты говоришь так, словно я – это Цицерон. Но в моем случае вместо того, чтобы возжигать вечный огонь, я изобретаю злобных духов, направляющих меня в погоню за знаками.

– Не в этом дело. А в том, что ты – отец. То, что на тебя обрушилось, все эти чувства и ощущения – они все нормальные. Даже тайные знаки и знамения можно воспринимать как нормальные.

– Даже если они нереальные.

– А они и есть нереальные. Почти наверняка нереальные.

– Почти. Ты сказала, почти наверняка нереальные.

– Пришлось так сказать.

– Почему?

– Потому что это касается тебя.

Снаружи, на парковке просыпается заснувший коп. Поднимет голову, рука поправляет зеркало заднего вида, протирает сонные глаза. Но он еще не поворачивает ключ в замке зажигания. И не выходит из машины.