Читать книгу - "Звезда Запада - Андрей Мартьянов"

Из серебристого тумана появилась неясная высокая тень, принявшая облик старца в надвинутой на глаза потрёпанной широкополой шляпе. В руке он держал копьё.

«Привет тебе, служитель Эйра».

«Здравствуй. А ты кто?»

«О, имён у меня побольше, чем у тебя волос на голове. Ты некоторые из них знаешь. Ну, зови меня, например, Видрир».

«Хорошо, пусть будет Видрир. А откуда ты знаешь, что я служу Единому?»

«Я много знаю. Ещё я знаю, что ты и Торин не вняли предупреждениям Гладсхейма и возжелали устроить разыскания в Исландии. Ещё раз говорю, не нужно этого. Я незримо присутствую среди вас и помогаю, чем могу. И пусть даже моя сила сравнима с силой тех, кого вы можете встретить, но, возможно, я не сумею оборонить вас, даже позвав своих родичей на подмогу. Яне всемогущ».

«Кто ты, Видрир?»

«Узнаешь… Узнаешь совсем скоро. У нас будет возможность побеседовать».

Туман сгустился, мерцающие вихри поглотили силуэт старца и растворили в себе.

В глаза отцу Целестину ударило яркое утреннее солнце, и он почувствовал, что отлежал правую руку. Что за чертовщина? Ни разу таких вот снов не было!

— Торин! — Монах пихнул в бок дремлющего рядом конунга. — Торин, проснись. Проснись же, поглоти тебя геенна!

— Чего ещё? — недовольно пробурчал конунг, продирая глаза и слегка осоловело оглядывая корабль. Все ещё спали, как водится, вповалку. Разве что Олаф чуть позади что-то под нос напевает.

— Сон мне был… — И отец Целестин, сбиваясь, изложил Торину всё, что привиделось.

— Как ты сказал имя его? Видрир?

— Кажется, так. А что такое?

В ответ Торин произнёс строки из известной монаху саги:

Ты, Фригг, молчи!

Ты Фьергуна дочь

и нравом распутна:

хоть муж тебе Видрир,

ты Вили и Be

обнимала обоих…[9]

Отец Целестин едва не поперхнулся собственной слюной. Он начал понимать.

— Так, значит, это был… — Монах аж онемел.

— Вот-вот, Видрир — одно из имен Одина, — закончил за него конунг. — А ты говорил, что суеверия, выдумки!.. Тьфу…

Видгнир, которого монах немедленно растолкал, отнёсся ко всему гораздо спокойнее:

— Теперь понятно, отчего парус не спадает? Точно тебе говорю, отец Целестин, без Асов тут никак не обошлось.

Асы Асами, а вот без чего точно не обошлось на сей раз, так это без истинно ортодоксального мракобесия. Монах собственноручно набрал кожаной бадьёй забортной воды, освятил её, а после с неуклюжей грацией раскормленного кабана прыгал по всему судну, окропляя святой водой всё, что попадалось под руку. Привыкшие ещё по Вадхейму к подобным чудачествам дружинники, впрочем, глазом не моргнули — пускай себе бесится.

Исполнив свой долг, монах, коего тот факт, что сии богонравные действия практически ничего не изменили, не поверг в уныние, с деланным достоинством удалился обратно на корму подкрепить свои силы хлебом насущным.

Торин с Видгниром и Сигню переглядывались, но ни слова неодобрения не высказали. Конунг, кстати, запретил всем посвящённым хоть слово лишнее кому обронить о странном видении, посетившем отца Целестина.

Когда солнце поднялось совсем высоко и начало изрядно пригревать, монах, за переживаниями позабывший обо всём на свете, вдруг хлопнул себя по лбу:

— Ах я дурак старый! Что же я про Гунтера-то запамятовал… Сигню, Сигню, поди сюда!

— Я-то не забыла, — сказала Сигню, строго посмотрев на отца Целестина. — И поесть ему уже отнесла и… ну, в общем, рану ему заново завязала чистым.

— Чего? — вытаращился святой отец. — Он же… он же не одет! Что, меня не позвать было? Экое нецеломудрие, порицания достойное, а? А ну-ка читай тридцать раз «Ave Maria» и десять раз «Pater»!

Наложив на духовную дочь сию епитимью, которую она приняла, как и полагается, со смирением, разбушевавшийся монах, потрясая замусоленным перстом, отправился к Гунтеру. Сигню только глазами его проводила, заключив, что приступ религиозного рвения сегодня что-то на редкость силён. Этак если каждую ночь ему Один являться будет, всё, упаси Господь, помешательством кончится.

— Как тебя перевязали? — язвительным голосом осведомился отец Целестин у Гунтера, возлежавшего на прежнем месте в позе римского патриция. Вокруг валялись птичьи косточки — на еду для германца Сигню не поскупилась.

— Особой надобности в том не было, но скажу, что руки у девицы той куда как ласковей твоих будут. Ты же так вчера затянул, что я думал, за ночь нога отсохнет, да и ещё кое-что в придачу.

— У тебя отсохнет! — Но тут лекарь поборол в святом отце священника, и он заставил себя не пререкаться попусту с дикарём. Не слушая возмущённой ругани Гунтера, монах содрал повязку, дабы осмотреть рану. Не такая уж она и глубокая, как вчера показалось.

— Встать можешь?

— Наверно, может… — последовал ответ, — если оставишь меня в покое и не будешь больше лезть со своими тряпками.

Отец Целестин только сплюнул.

— Ну знаешь ли…

— А ну, покажите-ка мне его, — громыхнул за спиной монаха густой бас.

Обернувшись, он увидел Эрика, разглядывавшего Гунтера со странным интересом.

— Скажи-ка, парень, у тебя зубы все на месте? А то и не продать тебя будет, беззубого-то. — Эрик нагнулся и схватил своей ручищей германца за подбородок, пытаясь заглянуть ему в рот. Ответ был получен немедленно — быстрое движение руки, и Эрик покатился по настилу, а его островерхий шлем, сорвавшись с головы, вылетел за борт.

— Да я тебя, тварь такую… — заревел норманн, хватаясь за топор, но монах решительно загородил ему дорогу:

— Уймись! Чего ты хочешь?

— А того!! — брызгая слюной и размазывая по усам кровь, хлынувшую из носа, заорал дружинник. — Взял его я, и теперь он по закону мой раб, и сделать я с этим сыном Хель могу что пожелаю! Хочу — продам, а хочу — сейчас на корм рыбам выкину!

Отец Целестин хотел было попытаться как-нибудь утихомирить разъярённого Эрика и не доводить дело до серьёзной ссоры, но тут Гунтер поднялся на ноги и бросил в лицо норманну такие слова, что у Эрика волосы дыбом встали и едва косица на бороде не расплелась.

— Дай-ка мне меч, что ли? — совершенно деревянным голосом сказал Гунтер монаху, пока Эрик приходил в себя.

— Место им дайте! — орали дружинники, бывшие свидетелями этой сцены. — Пусть поединком решают!

Монах умоляюще посмотрел на подошедшего Торина, но тот только руками развёл.