Читать книгу - "Найти и обезглавить! Том 1 - Роман Глушков"

Итак, выкладываю как на духу: я – сирота и беглец по имени Шон Гилберт, – и есть тот самый виновник, из-за которого вспыхнула Золотая война. Из чего вытекает, что порожденная ею, долгая эпоха смут, переделов и беззакония, также получившая свое название – Морок, – тоже случилась по моей вине. Ведь если бы я сдался Капитулу еще в Дорхейвене, курсоры тихо и мирно вернули бы себе то, что похитил у них мой отец. И не было бы затем ни вышеназванной войны, ни последующего хаоса. Не знаю, правда, что стало бы после этого со мной. Зато знаю, что сотни тысяч погибших в Золотой войне и во времена Морока людей наверняка остались бы живы. Ну или хотя бы большая их часть, что тоже было бы справедливо.

Нельзя, конечно, обвинять двенадцатилетнего ребенка в том, что у него не хватило ума и смелости пойти на такое самопожертвование. Да и никто меня в этом никогда не обвинял, ведь данная подробность мало кому известна и по сей день. И все же справедливости ради замечу: я был причиной Золотой войны, но не я принес ее в Кернфорт. Когда мы с Баррелием туда прибыли, город уже был охвачен пожарами, завален трупами, а его некогда чистые мостовые стали скользкими и побурели от крови.

Короче говоря, мы опоздали.

Что-то пошло не так. Или те Ледяные Акулы не добрались до Вирама-из-Канжира и не донесли до него нужную весть, или добрались, но к тому моменту Вирам уже получил от своих хозяев приказ вывести на улицы отряды убийц, и я курсоров больше не интересовал. Так или иначе, но план кригарийца не сработал. И вот мы с ним стоим на пригорке и угрюмо взираем на столбы дыма, что поднимаются над Кернфортом и сливаются в огромную черную тучу. Которая уже наползала и на окрестные горы – Вейсарские Ольфы, – угрожая запачкать копотью их белоснежные вершины.

А по дороге, что уходила с пригорка вниз и вела к западным городским воротам, нам навстречу двигались беженцы: старики, женщины, дети… И мужчины, что предпочли спасать свои семьи, а не свои жилища. Беженцы шли как поодиночке, так и группами по нескольку семей, поддерживая тех, кто едва передвигал ноги, и неся тех, кто не мог сам передвигаться. Немало людей было перепачкано в крови и избито, а многие женщины брели в разорванной одежде. И отовсюду до нас доносились плач и стенания: женские, детские, стариковские… Да и некоторые мужчины не стеснялись слез и бранились, оборачиваясь и грозя кулаками невидимым отсюда врагам.

Все они являлись простыми гражданами, у которых не было набитых золотом подвалов. И которые плевать хотели на Четыре Семьи, за чье богатство сражались сейчас кондотьеры. Наверняка горожане, что решили остаться в Кернфорте, тоже бились с ними плечом к плечу, защищая свои ремесленные мастерские, торговые лавки и прочее имущество. Но, судя по количеству беглецов, напавший на город враг был слишком силен и успел нагнать страху на простонародье.

– Знакомая картина. Даже слишком знакомая, – молвил ван Бьер, откатив тележку к обочине и уступая дорогу очередной группе потрепанных бедолаг. – Однако сроду бы не подумал, что однажды увижу нечто подобное в самом сердце Вейсарии… м-да!

– Почему они не взяли с собой вещи? – спросил я, заметив, что все без исключения беженцы идут налегке. Редко у кого имелась в руках сумка или закинутая за спину котомка, но и те были легкими и почти пустыми.

– Взять-то наверняка взяли. Да только кто же им позволит вынести свое добро из города, – ответил Пивной Бочонок. – Хочешь покинуть город – заплати за выход и живи. Не хочешь заплатить – все равно заплати, только сначала умри… Браннеры знают эту науку, как никто другой. Если они перекрыли из Кернфорта все входы и выходы, теперь оттуда без их ведома никто даже серебряной пуговицы не вынесет. Даже он ее проглотит или в задницу затолкает.

Расспросы беженцев – тех, что пожелали с нами общаться, – дали понять, что догадки Баррелия недалеки от истины.

Позавчера в городе действительно вспыхнули грабежи и погромы, виновниками которых стали хойделандеры. Как они прорвались в Кернфорт, никто толком не знал – на сей счет гуляли разные и зачастую противоречивые слухи. Но кое-что было известно наверняка: островитян набежала тьма-тьмущая. И они заполонили улицы с такой скоростью, что ни кондотьеры, ни храмовники не смогли дать им отпор. В итоге основные силы кондотьеров оказались блокированными в своих казармах, а храмовников осадили в их же монастыре. Где и те, и другие все еще продолжают держать оборону.

Та же участь якобы постигла и Четыре Семьи. Говорили, что замки Кляйнов и Марготти уже пали, и тела их хозяев развесили на стенах с выпущенными кишками, тогда как Штейрхоффы и Базели пока сопротивляются. Говорили про секретные подземные ходы, по которым банкиры в панике выносят свои богатства за пределы города. Говорили про короля Эдвайна Седьмого, который обезумел от страха и тоже заперся в своем дворце. И что его лучники расстреливают со стен всех без разбору. В том числе тех горожан, которые стучатся в дворцовые ворота, надеясь, что милостивый король даст им убежище.

Нам говорили и про более невероятные вещи, но Баррелий не доверял откровенным домыслам. Все, что ему надо было знать, он выведал. Правда, все его попытки разузнать о главаре островитян закончились ничем. Опрошенные беженцы не слышали о громадном канафирце в «демонических» доспехах и с посохом. Впрочем, это не заставило ван Бьера изменить свои планы. И он был полон решимости если не отыскать в городе Чернее Ночи, то на худой конец напасть на его след.

– Приди мы сюда позавчера, я бы, конечно, повременил лезть в пекло, – ответил кригариец на мой испуганный вопрос, а не слишком ли опасно соваться туда, откуда все здравомыслящие люди в панике убегают. – Но сегодня в Кернфорте уже не так жарко, как в первый день погромов. И если мы не полезем на рожон, для нас там будет немногим опаснее, чем на дорогах, вдоль которых расклеены листовки с твоим описанием.

– Почему ты в этом так уверен? – усомнился я, глядя на бредущих мимо нас, избитых плачущих беженцев.

– Разграбь ты, парень, в своей жизни столько городов, сколько я, ты бы тоже знал, что творится сейчас за теми стенами, – ответил Баррелий. Судя по его тону, он не гордился тем, в чем признался. Но меня уже не удивляло то, что в прошлом у него хватало не только ратной славы, но и грязи.

– Не верю, что ты тоже избивал беженцев и отбирал у них последние вещи, – помотал я головой, провожая взглядом бредущую мимо нас, сгорбленную трясущуюся старуху с расквашенным носом. Не обращая ни на кого внимания, она разговаривала сама с собой и даже не пыталась утереть запекшуюся у нее лице кровь.

– Верь или не верь – как тебе угодно, – проворчал кригариец. – На самом деле я творил вещи и похуже. Особенно когда был молод и глуп. Не могу сказать, что с тех пор я сильно поумнел. Но что стал добрее – это точно…

При мысли о том, что нам с монахом опять придется сунуться в пекло – на сей раз уже добровольно, – меня бросало то в жар, то в холод. Я одновременно и дрожал, и потел, что вряд ли являлось хорошим признаком. Вдобавок от волнения меня прохватил понос, что было и вовсе хуже некуда. И я начал бегать в придорожные кусты так часто, что мне стало неловко перед кригарийцем, хотя он и не думал надо мной насмехаться.