Читать книгу - "Кладезь бездны - Ксения Медведевич"

Тарик положил ладонь на рукоять меча.

– С-сидеть, – прошипел аль-Мамун.

– И что же ты сделаешь, о сумеречник? – усмехнулся Тахир, подаваясь вперед. – Отрубишь мне голову? А им, – он показал в плещущийся огонь факелов, – тоже отрубишь?

– Если ты хотел сказать что-то важное – говори, о сын аль-Хусайна, – строго оборвал его аль-Мамун.

– Горе тебе, о халиф, что у тебя такой военачальник, – разворачиваясь к Абдаллаху, твердо сказал парс. – Он мнит себя непобедимым и совершает оплошность за оплошностью. Его ненавидят его же воины. Его преследует злая удача.

Последние слова парс отчеканил, глядя прямо в глаза нерегилю. Тарик тяжело дышал, но молчал – растерянно?..

– Горе тебе, что ты говоришь? – рявкнул аль-Мамун, переставая понимать, что происходит.

– Я говорю чистую правду, – сказал Тахир, распрямляясь. – Твой нерегиль проклят, о мой халиф! Глупцы говорят, что он приносит удачу. Эти глупцы не знают истинного положения вещей! Тарик несет лишь смерть! Всем! И союзникам, и врагам!

– Что?!

– Сколько лет прожил халиф Аммар? А его военачальники? Все, кто служил под его началом, погибли – и безвременно! Если б не он, разрушительница собраний не пришла бы к ним еще долгие годы!

Тарик нашелся с ответом – и прошипел:

– Почему ты не спросишь, сколько лет прожил аль-Амин, о Тахир? Разве не ты укоротил его век? Ты – убийца!

– Хватит! – взорвался аль-Мамун. – Хватит! Я не желаю слушать эти старушечьи бредни! Укороти свои речи, о Тахир! Наши судьбы в руке Всевышнего, и никто, кроме Него, не знает, когда нам суждено стать третьими между прахом и камнями!

– Спроси его сам, о мой халиф, – не меняясь в лице, проговорил Тахир. – Спроси его сам.

– Не надо, – вдруг тихо сказал нерегиль. – Это не принесет никакой пользы ни аш-Шарийа, ни тебе, о Тахир.

Военачальники ошалело переглядывались. За воротами продолжали гомонить, а в Большом дворе слышалось только позвякивание блях на перевязях и тихое покашливание.

Аль-Мамун собрался было нарушить жутковатое молчание, но Тарик заговорил снова. Кашлянув, словно у него запершило горло, он раздельно и очень спокойно сказал:

– Я… не знаю, со мной ли удача. Никто этого не знает. Это покажет лишь время. Но если нас разгромят в аль-Ахсе, возможности вернуться не будет. Если мы потерпим поражение, халифат рухнет. И ты это знаешь, Тахир, и я это знаю. Еще я знаю, что халиф предпочел бы видеть главнокомандующим тебя.

Шайтан, откуда он… Впрочем, в голосе нерегиля не слышалось обиды – только равнодушная усталость.

– Ты говоришь пустое, о Тарик, – вздохнул аль-Мамун. – Я поступаю так, как мне велит долг эмира верующих.

Нерегиль лишь дернул плечом. И сказал:

– Так пусть же нас рассудит время, о Тахир. Клянусь: если оплошаю и потерплю поражение – отдам тебе командование.

Возможно, это будет к лучшему…

А парс расхохотался:

– Ты гордец, о Тарик!

И, неожиданно оборвав смех, сказал:

– И глупец. Горе тебе! Нет такого военачальника, который не потерпел бы поражения!

– Я сказал, ты слышал, – отозвался нерегиль.

Аль-Мамун пожал плечами:

– Воистину, ты глупец, о Тарик. Как ты мог поклясться такой клятвой? Своими глупыми и опрометчивыми словами ты превратил себя в жеребца, на которого ставят деньги на скачках!

И махнул рукавом:

– Однако дело сделано, и пусть Всевышний рассудит ваш спор. Зухайр! – гаркнул халиф, и из темноты тут же возник главный евнух.

– Возьми побольше стражников и разгони эту толпу!

– На голове и на глазах, мой повелитель!

– А вы все, – и аль-Мамун обвел рукой собрание, – отправляйтесь к себе и отдохните то время, что осталось до рассветной молитвы. Я буду вашим предстоятелем во время намаза. А ты, Тарик, – обратился он к вздрогнувшему от неожиданности нерегилю, – как главнокомандующий, тоже обязан присутствовать! Наступает пятница – ты забыл?

– А ты, случаем, ничего не забыл, Абдаллах? – возмутился Тарик.

– Нет! Будешь поступать так, как все кафиры на моей службе! Отправишь в масджид своего человека, а сам – в черной одежде! – будешь стоять у ступеней!

Нерегиль раскрыл было рот – а потом подумал и закрыл его.

– То-то же, – сердито буркнул аль-Мамун. – У ступеней будет полно народу – не соскучишься. Все! Расходитесь!

И тут к нему под локоть сунулся смотритель харима:

– О повелитель! Ты не изволил выбрать, каких женщин возьмешь с собой в поход…

– Я велел отослать всех женщин в столицу, о Афли, – аль-Мамун сдерживался из последних сил.

Одна история с Арвой чего стоила… Нет, конечно, Якзан сразу насмешливо фыркнул в том смысле, что у эмира верующих через девять месяцев родится сын – причем родной. Но Буран жаждала крови, и хорошо, что страшное происшествие на женской половине отвлекло ее от мединки. Арву сегодня утром быстренько собрали и отправили в Ракку под надежной охраной: пусть родит там, а потом, глядишь, Буран подуспокоится и про все забудет.

Так вот, после истории с Арвой и с гулой аль-Мамун уперся: нет, хватит, харим отправляется в Мадинат-аль-Заура и сидит там под замком, ожидая возвращения своего господина. И Нум тоже пусть сидит в столице – Младший дворец большой, небось все поместятся.

– О эмир верующих! Следует ли мне понимать тебя так, что ты не возьмешь в поход женщин? Горе нам! Ведь сказано в хадисе…

– Избавь меня от богословия, о Афли! – гаркнул аль-Мамун и тут же пожалел о своей несдержанности.

Старый зиндж всего лишь выполнял свой долг. Черное обвисшее лицо горько сморщилось.

– Прости, о Афли, – тихо извинился халиф. – Купи мне кого-нибудь – с документом об иштибра и надежными рекомендациями.

– Сколько? Каких? – оживился евнух. – Повелитель желает белых? Смуглых? А может, взять нубийку?

– Купи берберку, – улыбнулся аль-Мамун. – И мне вполне хватит одной невольницы.

– Эмир верующих желает девственницу?

– Нет. Возьми кого-нибудь поопытнее.

– На голове и на глазах! – обрадовался четкому и ясному приказу евнух.

И зашаркал шлепанцами прочь, торопясь исполнить распоряжение.

Аль-Мамун спохватился: тьфу, зачем сказал берберку, они ведь славятся плодовитостью, надо было сказать – таифку, они плохо беременеют, не хватало ему непраздной невольницы в военном походе… Но уж поздно: Афли поднимался по лестнице к внутренним воротам. Берберку так берберку.

И тут, кладя преграду для дел сиюминутных и глупых, в ночном небе зазвучал призыв муаззина. Подставляя лицо ветру, аль-Мамун улыбнулся.