Читать книгу - "Колдун - Ольга Григорьева"

– Велено только ему, – раб качнул головой в Варяжкину сторону, – а больше никому не сказывать!

– Да как ты смеешь! – Блуд кошкой спрыгнул с крыльца и замахнулся плетью. Варяжко поймал руку Блуда и оттолкнул его в сторону.

– Жалостливый ты у нас! – зашипел тот. – Всех выродков жалеешь.

Варяжко будто ткнули в горло – перехватило дыхание. Блуд знал, как больней ударить! Сжав кулаки, нарочитый выдавил:

– Ты, может, забыл, кто нас на то дело сговаривал? Не зли меня понапрасну – а то ведь и я зацепить могу! Сам знаешь – сгоряча дурное слово вылетит, а князь и расслышит…

– Ладно, – Блуд пожал плечами и опустил плетку. – Глупо нам из-за раба ссору затевать!

– Вот и катись, – сказал Варяжко и потянул раба от крыльца: – Ну, говори теперь: кто послал и что велел передать?

– Госпожа ждет тебя. Просила зайти к ней.

Какая госпожа? Рогнеда? Но почему «просила»? Варяжко никогда не слышал, чтобы Рогнеда унижалась до просьбы… Озарение пришло внезапно, словно сильный порыв ветра сдернул закрывающую взор пелену и заставил весь мир засиять чистыми и яркими красками. Оттолкнув посланца в сторону, Варяжко выскочил за ворота и, по-мальчишески перепрыгивая через лужи, припустил по знакомой дороге к дому знахаря. Остановился лишь возле невысокой знахарской городьбы, перевел дыхание и неспешно ступил на двор.

Настена сидела на лавке у входа, перебирала нервными пальцами край поневы. Знахарь глядел на Варяжко выцветшими от ворожбы и старости глазами и довольно улыбался. Растерявшись, нарочитый замер посреди двора.

– Что же ты стал? – негромко спросил знахарь. – Пред тобой судьба сидит, тебя дожидается. Иди и бери, что твое!

– Моего тут ничего нет, – не узнавая своего внезапно осипшего голоса, ответил Варяжко. – Коли здесь моя судьба, то ей мной и повелевать! За ней слово!

Щуря блеклые глаза, знахарь приподнялся. Пробежавшая по его лицу темная тень вспыхнула на губах горькой улыбкой:

– Что гнетет тебя? Откуда сомнения в твоем сердце? Откуда тьма в глазах? Коли мучает тебя вина – откройся, и тогда смогу тебе помочь…

Страх сдернул нарочитого с места, вытолкнул вперед. Страх же и крикнул:

– Замолчи!

– Плохо дело, – опечалился знахарь, – но как хочешь. Одно лишь могу посоветовать – поделись своей бедой с тем, кто тебе жизни дороже, – беда меньше станет, вздохнуть сумеешь.

– Поделись со мной! – Варяжко не заметил, как Настена оказалась рядом. Смотрела в глаза, заламывала руки: – Отдай мне свою печаль, отдай тревогу и боль – все возьму, все стерплю, не пожалуюсь!

И столько было в ее голосе ласки и преданности, что Варяжко чуть не кинулся ей в ноги. Ухватился за спасение, притянул Настену к себе, заглянул в широко распахнутые голубые глаза и утонул в них. Обо всем забыл – о князе, о службе, о Выродке. Отныне каждый день только и ждал, когда наступит закат и можно будет пойти к знахареву дому, где его ждали горячие губы и ласковые руки Настены.

– Видать, ведун не только болезнь из тебя выгнал, но и ворожить научил, – шептал он ей. – Присушила ты меня, без зелья опоила…

Она смеялась в ответ. Верно, потому и были те ночи полны незамутненного счастья, что шелестели ее смехом, грели ее радостью. Одна лишь ночь выдалась не такой, как остальные. В ту ночь Настена не смеялась – слушала. Варяжко сам не ведал, почему решился рассказать ей о болотнике. Просто так вышло – она спросила о Ярополке, а он вдруг начал рассказывать о Выродке. О том, как, вернувшись из Полоцка, застал на Ярополковом дворе незнакомого уного, как тот уный пакостил людям, как подводил под княжий гнев и правых, и виноватых, как выдумал грамоту от Владимира и рассорил братьев так, что один, убоясь другого, подался прочь с родной земли.

Девка слушала внимательно, ни разу не перебила, словечка не вставила. Ее глаза в темноте казались малыми правдивыми огоньками – скажешь хоть слово лжи, и потухнут, перестанут радовать своим светом, оставят наедине с кромешной тьмой.

Варяжко рассказал все и почувствовал, как затуманилась и напряглась Настена. Тоска сменилась тревогой. «Ох, не простит она мне подлого убийства, не забудет – прогонит с глаз долой. Навсегда прогонит», – подумал он и, обняв ее, чуть не закричал:

– Что с тобой?! Скажи, не молчи! Покачав головой она спросила:

– Говоришь, он из Приболотья?

– Верно.

– И звали Онохом?

– Да.

Настена отстранилась, села, обхватила руками колени. Оставляя на белой коже следы-пупырышки, ночной холод прикоснулся к ее обнаженным плечам. Варяжко прикрыл ее своей безрукавкой, и, почти исчезнув в меховых складках, девушка заговорила:

– Ты обо мне ничего не ведаешь, а ведь я родом из Приболотья. Всех там знала. И Оноха тоже.

Она смолкла и, стиснув тонкими пальцами щиколотки, отвернулась. На миг Варяжко увидел ее глаза. Никогда раньше они не были такими – темными, словно море перед грозой. Он закусил губу. Кем приходился Настене Онох? Женихом? Родней? Если да, то как тогда он будет жить, как смотреть ей в глаза?

Настена вздохнула и через силу улыбнулась:

– Один был у нас в Приболотье Онох. Всего один… Выходит, твой болотник – самозванец.

Самозванец? Не понимая, Варяжко выдавил:

– Так, может, это и был ваш Онох? Тот самый?

– Нет. – Настена качнула головой. – Наш Онох умер. Давно уже.

Варяжко чуял, что Настена не лжет, но тогда откуда же пришел болотный парень и зачем назвался чужим именем? Что искал на Ярополковом дворе, чего дожидался?

Словно угадав его мысли, Настена предположила:

– Твой Выродок, верно, родом не из наших мест. У нас такой недолго бы пакостил – мигом его обломали бы. И не стали б, подобно тебе, мучаться. Жизнь – великий дар, ее любить и в себе, и в других надобно, а коли нет этой любви, то и жизни нет. Ты себя не кори – ты уже мертвого убил… Одно худо, что исподтишка…

От ее понимания и сочувствия содеянное зло показалось не таким уж и подлым. Как-никак, а парень выдавал себя не за того, кем был на самом деле. Видать, на его совести лежала не одна смерть и к гнусным делишкам он привык, как к воде. Заслужил своей участи…

Обняв голову повеселевшего Варяжко, Настена прижалась к его груди.

– Что толку сожалеть о сделанном? От сожалений все назад не воротится. Забудь…

Варяжко вырвался из ее теплых рук.

– А тебе приходилось ли забывать? Знаешь, как это делать?

– Знаю, – твердо сказала она. Так твердо, что он вдруг осознал – было на ее душе свое темное пятно, своя беда.

– И ты сумела забыть? Настена поежилась.

– Нет. Но я стараюсь… Очень стараюсь!

А потом поцеловала его в губы и, будто просыпаясь от дурного сна, засмеялась: