Читать книгу - "Клятва золотого дракона - Ирина Лазаренко"

– Вот такого цвета небо? – спрашивала у них Гинджилл и вязала сине-голубой платок с редкими белыми вкраплениями – облаками.

– Вот так выглядит большая рыба? – и расшивала покрывало водорослями, чешуйчатыми рыбками, крабами, желтым донным песком.

Потом кто-то из торговцев, выходящих наружу, предложил носить рукоделия Гинджилл на продажу, прихватил с собой несколько салфеток, муфт, наволочек. Вернулся с новыми заказами, новыми мотками цветных ниток и купленными на сдачу орешками и печеньем. В Гимбле не растили орехов и не делали сладостей, в Гимбле не жили деревья и пчелы, не росла сладкая трава, не водились растения, из которых можно делать яркую краску для пряжи, а в подводных реках не плавали большие рыбы с красивой чешуей – только маленькие слепые бубарки, похожие на отрубленные пальцы.

Гинджилл взялась за новые заказы с каким-то остервенением. К тому времени из ясноглазой девчушки она превратилась во взрослую девушку, и рядом с ней уже не всегда было так хорошо и тепло, как рядом с лавовым озером в сезон холодных камней. Постепенно она всё сильнее замыкалась и всё больше времени проводила за работой, всё искусней вышивала, плела и вязала всякие красивости: шапочки, варежки, муфты, покрывала, салфетки, платки, наволочки, коврики, пояса… Соседи-торговцы получали свою долю с каждой продажи, потому с большой охотой таскали наверх все эти нарядные вещицы. На деньги, которые приходились на долю Гинджилл, для нее покупали новую пряжу, спицы, пяльцы и крючки, а остаток она строго велела приносить ей монетками, и никаких больше сладостей. Нередко Йоринг видел, как она шепчется с торговцами, о чем-то их расспрашивая. Ни брату, ни родителям Гинджилл ничего не поясняла, стала молчалива, нередко даже резка – словом, от маленькой девочки, которую так здорово было баловать, не осталось ничего, кроме имени.

Через год она ушла. Просто собрала все свои нитки, крючки, пяльцы, скопленные монетки, уложила в торбу и отправилась на поверхность, не потрудившись проститься с родными. Знала, как они относятся к вершинникам. Знала, что не одобряют ее шептаний с торговцами, интереса к жизни на поверхности, потому как что за дело может быть до этой жизни тому, кто рожден в горах Такарона. За два года, что прошли с того дня, семья получила от Гинджилл только одну весточку: переданный с соседом-торговцем гобелен дивной красоты. Желтый песок, витые ракушки, море в белых барашках, птицы над ним и маленькая лодочка вдали. Это было лучше всего, что Гинджилл вязала и плела, когда жила под землей. Этот гобелен был живой, песок на нем выглядел объемным и сыпучим, и Йоринг мог бы поклясться, что, глядя на вышитое море, понял, как оно пахнет: солью и солнцем, хотя он представления не имел, как пахнет солнце. Родители тоже смотрели на гобелен – долго, пытливо и горько, явственно борясь с желанием расплакаться и немедленно выбросить это чудо в озеро лавы. Обошлось. Никто не заплакал, ничего не уничтожили, гобелен повесили на стену, у которой в прежние годы стояла кровать Гинджилл, и больше не заговаривали о ней.

Так вот, в первый день подземьях, где-то между выходом к Узлу Воспоминаний и следующим утром что-то повлияло на Иган – не только так, как и должны были повлиять на обыкновенную векописицу подземья, призраки и хробоид, убивающий гномов, а еще так, как повлияли истории торговцев на Гинджилл. И к концу того первого дня гномка стала другой Иган, погруженной в себя, сосредоточенной на ей одной известной цели. Точнее, поправлял себя Йоринг, цель-то у нее и раньше, наверное, была, просто в тот первый день она обрела столь ясную форму и направление, что её невозможно стало утаить от Йорингового чутья.

Он представления не имел, что это может быть, и полагал, что на прямой вопрос Иган не ответит, и, разумеется, у него вмиг пропало стремление заботиться о ней, безоглядно доверять и считать всего лишь безобидной гномкой, увлеченной векописями и восстановлением старых карт.

Теперь, когда предстояло окончательно определить направление поисков в глубоких подземьях, Йоринг был уверен: он не позволит Иган приложить к этому руку.

Еще Йоринг знал, что в те времена, когда грядовые воители еще приходили в Гимбл с карманами, полными драгоценных камней, они чаще всего упоминали северное направление, и теперь страж с большим облегчением узнал, что северные тоннели не опасны в первом приближении и не засыпаны, а значит – по ним можно пройти. И он был очень рад, что Илидор не почувствовал никакой надобности идти на северо-запад или северо-восток. Иган может сколько угодно говорить, будто драконы не создавали сокровищниц, но ведь грядовые воители откуда-то брали все эти горсти камней?

Йорингу нравились камни. Просто нравились камни. Он никогда не стал бы их продавать, он бы создал собственную сокровищницу где-нибудь в укромном местечке и приходил бы туда, просто чтобы посмотреть, как переливаются блики в глубине необработанных разноцветных камешков. Ибо это, наверное, самое красивое, что есть в подземьях, если не считать желто-зеленой лавы, величественно текущей по горному боку высотой в сто домов, но лаву и гору высотой в сто домов нельзя забрать себе, а камни – можно. Камни не такие яркие, как цветные нити с поверхности, и, быть может, не такие красивые, как небо, Йоринг не знал наверняка, ведь он ни разу не видел неба, но камни – самое красивое и яркое, что есть в Такароне, и, если Гинджилл когда-нибудь вернется, ей будет приятно увидеть всю эту красоту, тогда она не будет сильно тосковать по краскам верхнего мира… То есть нет, конечно, Гинджилл не вернется, сестра стала вершинницей и не придет назад, а если и придет, то ее не пустят в город, просто Йорингу нравились драгоценные камни, он хотел, чтобы у него было много драгоценных камней, ярких, как небо или чешуя больших морских рыб. Вот и всё.

– Что думаешь про север? – спросил он дракона.

Илидор прекратил напевать, и Йоринг запоздало сообразил, что всё это время слышал его голос – не пение, так, мычание-мурлыканье, и были в нем какие-то неуловимые нотки, напомнившие стражу легенды о битвах в сезон холодных камней. Дракон обернулся к северному тоннелю, чуть качнулся в его сторону, крылья плаща дрогнули в нетерпении.

– Я думаю, что там Масдулаг! – мечтательно проговорил он – нет, не понять гному драконов, способных смотреть с таким энтузиазмом на неведомый путь в давно затерянные глубины. – Мне нравится северное направление! У Масдулага были долгие битвы: если получится добраться до города, мы найдем там кучу призраков машин и много драконьих костей, с которыми я смогу поговорить. К тому же это именно там появилась сама идея бегунов, правда же? А если подойти к Масдулагу сейчас нельзя – сможем найти выход к любому из двух других тоннелей и пойти в обход или добраться до других городов. Север – это хорошо! – он зажмурил золотые глаза, и страж, качая головой, отступил на шаг. – Да, еще я чувствую в том направлении большие залежи руды, наверное, ваш король не расстроится, если Иган отметит их на карте?

– Да уж, она отметит, – кисло согласился Йоринг и размашисто пошагал прочь от харчевни – сообщить отряду новости и поруководить сборами. – Нет, честное слово, – ворчал он себе под нос, – дракон хотя бы прямо говорит, что у него в подземьях есть свой интерес, а не вертится, как прыгун, насаженный на меч! Что это за времена такие: дракону веришь больше, чем собственным сородичам, даже женщинам! Да пусть меня покрасят, если этот мир не катится в пропасть, накрывшись кочергой!