Читать книгу - "История Рунного посоха - Майкл Муркок"

Как и обещал граф Брасс, управлять фламинго оказалось на удивление легко. Птица подчинялась командам не хуже лошади. Специальная упряжь, надетая на изогнутый клюв, помогала взаимопониманию, а летел фламинго так плавно, что Хоукмун даже не задумывался о возможном падении. Хотя птица наотрез отказывалась подниматься в небо, если накрапывал дождь, она несла его в десять раз быстрее лошади, останавливаясь лишь на короткий отдых в середине дня и на ночной (как и у самого Хоукмуна) сон.

Высокое мягкое седло с изогнутой лукой было удобным, к нему крепились седельные сумки с припасами. Специальные ремни надежно удерживали Хоукмуна в седле. Алая птица, вытянув длинную шею и медленно взмахивая огромными крыльями, несла его над горами, долинами, равнинами и лесами. Хоукмун всегда позволял фламинго спускаться к рекам и озерам, где птица могла найти свою любимую пищу.

Иногда у Хоукмуна начинала гудеть голова, напоминая о срочности его дела, но по мере того, как крылатый скакун уносил его всё дальше и дальше на восток и становилось всё теплее и теплее, молодой герцог всё больше приободрялся, и скорое возвращение к любимой женщине казалось уже вполне возможным.

Прошла примерно неделя с тех пор, как он покинул Камарг. Он пролетал над скалистой горной грядой, высматривая место для посадки: был уже глубокий вечер, птица устала и спускалась всё ниже, пока вокруг них не поднялись сплошные угрюмые пики без малейших признаков воды. И тут Хоукмун неожиданно увидел на скалистом склоне внизу человека, и почти в ту же секунду фламинго вскрикнул, бешено захлопал крыльями и взметнулся ввысь. Из птичьего бока торчала длинная стрела. Следом за тем вторая стрела вонзилась фламинго в шею, тот сипло вскрикнул и начал стремительно падать. Хоукмун вцепился в луку седла, чувствуя, как ветер дергает за волосы. Он увидел, как перед ним вздымается скала, ощутил сильный толчок и сильный удар по голове и как будто скатился в черный бездонный колодец.

Хоукмун очнулся от ужаса. Ему показалось, что Черный Камень ожил и прямо сейчас прогрызает ему мозг, как крыса – мешок с зерном. Он обхватил голову руками, почувствовал под пальцами ссадины и шишки и с облегчением осознал, что это лишь обычная боль после падения на землю. Кажется, он лежал в какой-то пещере: было темно, но, присмотревшись, Хоукмун увидел мерцающий при входе в пещеру костер.

Кое-как поднявшись, он побрел на свет.

Рядом с выходом из пещеры он споткнулся о кучу собственного снаряжения. Всё было аккуратно разложено: седло, седельные сумки, меч и кинжал. Он протянул руку к мечу, бесшумно вынул его из ножен и вышел из пещеры.

В лицо ударил жар огромного костра, разведенного неподалеку. Над огнем был пристроен немалых размеров вертел, а на вертел нанизана огромная туша фламинго, ощипанная, лишенная головы и лап, с подвязанными крылышками и ножками. Все это при помощи сложной системы ремней вращал коренастый человек ростом Хоукмуну примерно по пояс.

Когда Хоукмун подошел, коротышка обернулся, увидел клинок, закричал и отскочил от огня. Взглянув на лицо человека, герцог Кёльнский был ошеломлен – оно сплошь поросло тонкими рыжеватыми волосками, а пух такого же цвета, только погуще, покрывал тело. Одет охотник был в кожаную куртку и кожаный же килт, подпоясанный широким ремнем. Мягкие сапожки из оленьей кожи и шапка, которую сейчас украшало несколько особенно красивых алых перьев, дополняли его облик.

Он пятился от Хоукмуна, умоляюще воздев руки.

– Прости меня, господин. Уверяю тебя, я глубоко раскаиваюсь. Если б я знал, что птица летит с седоком, я, конечно же, не стал бы стрелять. Но я видел только обед, который нельзя упустить…

Хоукмун опустил меч.

– Ты кто такой? Или нет… что ты такое?

Он поднес руку ко лбу. От жара костра и от усталости у него закружилась голова.

– Я Оладан, из рода горных великанов, – начал коротышка. – Очень известный в этих краях…

– Великанов? Ты великан? – Хоукмун хрипло захохотал, пошатнулся и упал, снова лишившись сознания.

Когда он очнулся в следующий раз, то ощутил вкусный запах жареного мяса. Он наслаждался ароматом, пока до него не дошло, что это значит. На этот раз Хоукмун лежал у самого входа в пещеру, меч его куда-то пропал, но, заметив, что он очнулся, к нему суетливо подскочил волосатый коротышка, протягивая жареную ножку впечатляющих размеров.

– Поешь, господин, тебе станет лучше.

Хоукмун принял огромный кусок мяса.

– Поем, все равно делать нечего, ты почти наверняка лишил меня того, о чем я мечтал.

– Ты так любил эту птицу, господин?

– Нет, просто я в смертельной опасности, и этот фламинго был моей единственной надеждой на спасение. – Хоукмун принялся жевать жесткое мясо.

– Кто-то преследует тебя?

– Что-то преследует меня – весьма необычная и страшная судьба… – И Хоукмун неожиданно для себя рассказал этому созданию, своим поступком приблизившему его судьбу, всю свою историю.

Он говорил, не понимая, с чего вдруг так доверился Оладану. Было в этом не вполне человеческом лице что-то искреннее, располагающее; коротышка так наклонял голову набок и широко распахивал глаза при каждом новом повороте сюжета, что Хоукмун позабыл свою обычную сдержанность.

– И вот теперь я здесь, – завершил он, – ем птицу, обещавшую мне спасение.

– Какая ирония судьбы, мой господин, – вздохнул Оладан, утирая жир с волосатой физиономии. – И мне тяжело сознавать, что это моя ненасытная утроба навлекла на тебя последнее несчастье. Завтра я сделаю всё, что в моих силах, чтобы загладить свою вину, я найду тебе какой-нибудь транспорт, который увезет тебя на восток.

– И он будет летать?

– Как ни грустно, нет. Я имел в виду козла.

И прежде чем Хоукмун успел возразить, Оладан продолжал:

– Я обладаю определенным влиянием в здешних горах, меня тут берегут как диковинку. Я, сказать по правде, полукровка, плод союза между бесшабашным юнцом с необычными вкусами – в некотором роде мага – и горной великанши. Сейчас я, увы, сирота, потому что мамочка съела папочку одной суровой зимой, а мамочку в свою очередь съел дядя Баркиос – наводящий ужас на округу, самый большой и неистовый из горных великанов. И с тех пор я живу один, в компании только лишь книг моего бедного родителя. Я изгой – слишком странный, чтобы меня приняли родичи с любой стороны, – и живу сам по себе. Если бы я не был так мал, меня, без сомнения, уже давно сожрал бы дядюшка Баркиос…