Читать книгу - "Тролль - Йоханна Синисало"

ЭККЕ

— Мне нужно идти, и немедленно.

Я пытаюсь побыстрее сообразить, в чем дело, но ничего не получается. Если снимки его брата использованы без разрешения, это должно было его раздосадовать, но почему он так заспешил и куда собирается идти?

— Домой.

Ангел уже натягивает куртку, сжатые в нитку губы — как рана, нанесенная финкой. Он весь превратился в комок нервов, стал холоднее льда и не позволяет мне даже дотронуться до него.

Бух.

Дверь хлопает резко — гораздо резче, чем было необходимо. Эхо звучит на лестнице как мстительный удар топора.

Растерянный, я стою посреди комнаты. Кажется, не спросив моего согласия, у меня отняли нечто жизненно важное.

Я валюсь на кровать и, захлебываясь от визга, хватаю ртом воздух. Под стулом что-то блестит. Под тем стулом, на который Ангел швырнул вчера свои вещи. Наклоняюсь, чтобы лучше разглядеть.

Ключи.

Ключи от квартиры Ангела.

MAPTEC

— Чертова обезьяна.

Лишь мгновение спустя я понимаю, кто мне звонит. Да ведь это Микаэль — нежный, всепонимающий, ласковый, дышащий ароматами Кельвина Кляйна Микеланджело, который теперь размахивает огненным мечом. Он явно звонит по мобильнику: я слышу в трубке шум уличного движения.

— Чертов придурок. По какому праву?

— На законном основании, дорогой Микаэль. — Я испытываю по отношению к нему такое ледяное презрение, что с легкостью произношу слова, которые раньше ни за что не слетели бы с моих губ. — На законном юридическом основании, и у меня на руках — документ, где все за писано черным по белому.

— Все права у компании «Сталкер»! — Микаэль все повышает голос, а меня начинает тошнить от того, что я мог находиться в одной комнате с этим наглецом.

— Пора приучиться читать бумагу, которую подписываешь. Здесь ясно записано, что все права — у нас.

— Вор.

— А что, твой брат-фотограф, этот любитель русских, которому разрешают фотографировать редких животных почти в студийных условиях, уже поднял шум?

Я выжидаю четверть секунды, прежде чем нанести последний удар.

— Точнее говоря, твой покойный брат.

АНГЕЛ

Я говорю по телефону, а сам в панике, задыхаясь, бегу по улице Сампо наперерез транспорту, проскальзываю между женщинами с тяжеленными продуктовыми сумками. Дожидаться автобуса или такси невозможно. Я представляю себе: Песси спит на диване, на белом фоне он как бездонная черная дыра, ведущая в другой мир. А на полу в прихожей, белея в сумеречном свете, лежит газета — та самая газета с фотографией.

Но когда до меня доходит то, что Мартес говорит о моем брате, я останавливаюсь, как вкопанный. Мартес делает небольшую паузу, потом в трубке начинает звучать его обычный мягкий баритон.

— Ты сказал, что фотография сделана твоим братом, но ведь его уже два года как нет в живых. Я выяснил это сразу после того, как между нами возникли… осложнения.

Вот и решай, стоит ли тебе иметь дело с законом. Хочешь, чтобы я рассказал, кто сделал фотографии, где и когда?

Мой голос почти сходит на нет, когда мне удается заговорить:

— И теперь ты думаешь, что сможешь вытворять с этими снимками все, что тебе взбредет в голову?

— Не думаю, а знаю.

Сказанное снова заставляет меня бежать к уличному переходу, разжигает мучительное беспокойство. Но чего, собственно, я боюсь? Что Песси проснется, возьмет в руки «Утреннюю газету», начнет ее листать своими маленькими гибкими пальцами и думать: посмотрим-ка, что нового мире — они что, так и не могут добиться мира в Индонезии? Потом перевернет еще одну страницу и опять впадет в страшную агрессию.

Да, я боюсь именно этого. Того, что у него снова появится повод потерять доверие ко мне.

— Я позвоню твоему клиенту.

Я приперт к стенке, мне остается только сыпать угрозами, которые не имеют под собой никаких оснований.

Чертово хладнокровие Мартеса чуть-чуть поколеблено.

— Боже тебя сохрани вредить фирме, мы уже обо всем договорились, все продано и даже частично оплачено: все оформление команды, от спортивных принадлежностей до почтовой бумаги и рекламы на автобусах. Черт побери, ты что, не понимаешь? Это тебе не какой-нибудь пустяковый контракт.

— Ты окончательно зациклился на деньгах? Ни о чем другом думать не можешь?

— Это ты зациклился на одном-единственном пункте.

Я раньше не понимал, какая связь между скотством и педофилией.

Я вспыхиваю, становлюсь красным как помидор. У меня такое чувство, будто Мартес врезал мне по зубам.

— Это совсем не то, что ты думаешь, чертова грязная душа. Твое извращенное сознание…

Мартес прерывает меня:

— В этом споре я дам тебе сто очков вперед. Я ведь знаю, кто ты такой.

МАРТЕС

Во мне кипит и бурлит красная пена злости. Если Микаэль позвонит клиенту и начнет разглагольствовать, гуд бай этому договору. Гуд бай нашей репутации в глазах клиента. Руд бай всем премиям — «Вершинам», «Золотому стандарту года» и «Эпике».

Неожиданно для меня он начинает смеяться.

— Кто же я такой, Мартес? — спрашивает Микаэль, и хотя его дыхание по-прежнему остается горячим и судорожным, голос звучит тихо и немного печально. — Кто я? И какие отношения нас с тобой связывали?

Он удивительно спокоен.

— Не было у нас никаких отношений, — говорю я; сердце начинает биться сильнее, и это сердит меня. — Никогда. Никаких.

К разговору в таком тоне я не готов. На гнев и агрессию мне ничего не стоит ответить, равно как на грубость и оскорбления, но такой разговор, сопровождаемый печальной улыбкой, сбивает меня с толку.

— А как же наши рабочие отношения? — спрашивает Микаэль.

— Я сделаю все, чтобы их прекратить.

— А ты помнишь тот случай, у Дубового водопада, после восьми кружек пива?

— Черт побери, твои больные фантазии меня не касаются, — кричу я в трубку, и именно в эту минуту Вивиан проходит мимо открытой двери. Я захлопываю ее ногой, раздается звук, похожий на удар кнута.

— Господи, давай выясним этот вопрос однажды и навсегда, — шиплю я сквозь зубы.

— Не стоит. Для меня и так все ясно как день.

Он шумно переводит дыхание. Его голос меняется, как будто он вошел в помещение, где звучит эхо.

— Вернемся к вопросу об авторских правах. С этим надо покончить.

В трубке раздаются гудки. Они звучат все громче и громче, звук пронзает барабанные перепонки, он невыносим, но я терплю, пока глаза не начинают вылезать из орбит, пока лицо не начинает пылать. Пока я не понимаю, что должен делать.