Читать книгу - "Беглецы - Нил Шустерман"

Написав три строчки, Коннор комкает лист — писать Арианне бессмысленно. Как бы он ни пытался отрицать очевидное, но написать стоит только родителям.

Взяв чистый лист, он начинает новое письмо. «Дорогие папа и мама…» — пишет Коннор и надолго останавливается.

Только через пять минут ему удается придумать вторую строчку, но, преодолев этот барьер, Коннор неожиданно чувствует, что его как будто прорвало — слова хлынули на бумагу мощным потоком. Он лихорадочно пишет и удивляется тому, в какие неожиданные дебри забирается мысль. Сначала он изливает на родителей накопившийся гнев. Ему давно хотелось это сделать. Да как вы могли? Зачем вы это сделали? Что же вы за люди, что поступаете так с собственным ребенком? Но к третьей странице злость проходит. Коннор вспоминает все хорошее, что было в их совместной жизни. Сначала он хочет, чтобы родителям было больно от воспоминаний, чтобы они поняли, с чем им пришлось расстаться после того, как разрешение на разборку было подписано. Но постепенно, продолжая писать, он понимает, что делает это ради того, чтобы самому вспомнить все, что было хорошего в прежней жизни, чтобы оставить список этих воспоминаний, на случай если он погибнет…

Начав письмо, он уже знал, как его закончит. Я ненавижу вас за то, что вы сделали, хотел написать Коннор, и никогда не прощу вас за это. Но на последней, десятой странице он неожиданно пишет: «Я люблю вас. Ваш бывший сын. Коннор».

Подписываясь, мальчик чувствует, что вот-вот расплачется. Ему кажется, что слезы собрались не в глазах, а где-то глубоко, в желудке, или еще глубже. Внутри клокочет настоящий вулкан. Все начинает болеть — легкие, живот, голова. Слезы наконец наполняют глаза. Мальчик испытывает такую боль, что в какой-то момент ему кажется — он сейчас упадет и умрет на месте. Но время проходит, а он не умирает, и буря, найдя разрядку в слезах, постепенно стихает.

На Коннора наваливается ужасная усталость. Он не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Наверное, придется взять у Сони палку, думает он, иначе мне просто не встать.

Слезы, капавшие на страницу, впитались, и в тех местах, где они падали, остались небольшие кратеры, но ни одна буква не смазалась. Коннор складывает письмо пополам и кладет в конверт, запечатывает и пишет адрес. Закончив, он несколько минут ждет, прислушиваясь к ощущениям, но буря утихла и уже не возродится. Убедившись в этом, он берет со стола колокольчик.

Не проходит и секунды, как появляется Соня. Она, должно быть, все это время ждала за прикрывающей дверной проем занавеской. Коннор думает, что она, возможно, слышала, как он всхлипывал, но Соня ничего об этом не говорит. Она берет письмо, взвешивает его на руке и одобрительно смотрит на Коннора, подняв брови.

— Я смотрю, ты нашел, что сказать, — замечает она.

Коннор пожимает плечами. Соня кладет конверт на стол лицевой частью вниз.

— Теперь напиши здесь дату, — предлагает она. — Но не сегодняшнее число. Поставь дату своего восемнадцатилетия.

Коннор больше не задает вопросов, просто делает то, что говорит ему Соня.

— Я сохраню это письмо для тебя, — говорит пожилая женщина. — Если в восемнадцать ты все еще будешь жив, придешь и заберешь его. Обещаешь?

Коннор кивает.

— Да, заберу. Обещаю.

Соня берет письмо и машет им, чтобы показать, насколько важно то, что она говорит.

— Оно будет храниться у меня до наступления дня, указанного на конверте — твоего восемнадцатого дня рожденья. Если ты не придешь за ним, значит, тебя поймали и отправили на разборку. В этом случае я отправлю его сама.

Соня протягивает конверт Коннору и направляется к старому чемодану, стоявшему на крышке люка. Отперев замок, она отбрасывает тяжелую крышку, и Коннор видит груду писем. Сотни, если не тысячи конвертов заполняют чемодан практически доверху.

— Клади сюда, — говорит Соня. — Здесь оно будет храниться, и никто его никогда не увидит. Если я умру прежде, чем ты вернешься, Ханна обещала взять чемодан себе.

Коннор пытается представить себе всех тех, кому помогла Соня. Судя по количеству писем, их было много, очень много. Он чувствует, как вулкан, который, казалось, совсем утих в душе, пробуждается снова. Коннору не хочется плакать, хочется сказать что-то доброе этой замечательной женщине.

— Вы делаете доброе дело.

Соня отмахивается от него, как от мухи:

— Думаешь, я святая? Нет. Я вот что тебе скажу: жизнь у меня была длинная, и зла я в ней сделала немало.

— Да, может быть, но это не важно. Можете треснуть меня этой палкой, но я все равно буду думать, что вы хорошая.

— Может, и так, а может, и нет. Если проживешь столько, сколько я, поймешь, что не бывает однозначно хороших или совсем плохих людей. Всю жизнь каждый из нас лавирует между светом и тьмой. Сейчас я на светлой стороне, и слава богу.

Коннор начинает спускаться, и старушка с огромным удовольствием напоследок шлепает его палкой по заднице. Но Коннор не сердится на нее, ему смешно.

Он не рассказывает Рисе, что ее ждет. Мальчику кажется, что, рассказав ей правду, он как будто лишит Рису части радости, ожидающей ее наверху. Пусть все останется между ней, Соней, бумагой и ручкой, как это было у него.

Уходя наверх, Риса оставляет ребенка на его попечение. Девочка спит, и Коннору кажется, что ничего более утешительного и приятного он в жизни не видел. В это время и в этом месте, держа на руках спящего ребенка, он чувствует, что, подобно Соне, сделал доброе дело, спас чью-то жизнь. Мальчик думает о том, что, если у его души есть форма, то она похожа на ребенка. На девочку, спящую у него на руках.