Читать книгу - "Дочь похитительницы снов - Майкл Муркок"

Этот сукин сын строит из себя паяца!

С восхитившим меня хладнокровием – или это был всего-навсего каприз самодура? – Гейнор жестом велел лейтенанту Лукенбаху идти вперед.

– Покажите этому типу, на что может сгодиться наша старая добрая рурская сталь.

Мне стало страшно за Ученого Фи, которому не хватило бы сил, чтобы справиться и с одним нацистом, не говоря уж о целой ораве. Фроменталь тоже казался слегка обеспокоенным, но когда я шагнул было навстречу Лукенбаху, удержал меня взмахом руки. Очевидно, этот жест должен был означать, что Фроменталю не впервой наблюдать подобную сцену.

Ученый Фи, не меняя позы и не меняясь в лице, бесстрастно наблюдал за приближающимся эсэсовским офицером. Тот подходил все ближе, а ученый продолжал едва слышно бормотать что-то по-гречески: то ли молился за упокой своей души, то ли читал некое охранительное заклинание…

Взгляд лейтенанта способен был напугать кого угодно. Я столько раз за последние месяцы встречал этот стеклянный взгляд – взгляд садиста, существа, которому позволили удовлетворять свои самые злодейские желания во имя высшей справедливости. Что нацисты привнесли в наш несчастный мир, какое зло они пробудили? Между релятивизмом и обманом не осталось места для человеческой совести. А без совести, подумалось мне, существуют лишь алчность и полное забвение – вечность несформировавшегося Хаоса или мумифицированного Порядка, который подыскал себе замечательный способ выражения в бреднях коммунистов и нацистов; те и другие сводили жизнь к мрачному набору прописных истин, из которых вытекали разве что стерилизация и смерть, а альтернатива, то бишь пресловутый «свободный капитализм», также вела нас к гибели. Жизнь цветет, когда силы находятся в равновесии. Нацистский «порядок» претендовал на установление равновесия; однако подобное «упрощение» многообразного мира знаменовало собой на деле тотальное разрушение. Фундаментальная логика: вызов – ответ, действие – противодействие. И сейчас мне, похоже, предстояло стать свидетелем очередного проявления стихии разрушения.

Налитые кровью глаза Лукенбаха сулили смерть. Лейтенант вытянул руку с кинжалом и оскалился по-волчьи, глядя на Ученого Фи. Пройти ему оставалось два-три шага.

Не в силах спокойно смотреть на происходящее, я метну лея навстречу эсэсовцу. Фроменталь пытался меня удержать, но не сумел. Однако добраться до лейтенанта я не смог: передо мной возник призрак в доспехах, столь же вычурных, как и на фигуре, которую я заметил в тенях; только у этого доспех был иссиня-черным. Забрало открыто, лицо – как оно мне знакомо, это лицо! Изможденное, бледное, с пронзительными рубиновыми глазами. Мое собственное лицо. Мой двойник! То самое существо, которое я видел в своих снах, которое являлось мне в концлагере.

Его появление потрясло меня настолько, что я застыл как вкопанный, и нацист прошагал мимо.

– Кто ты? – выдавил я.

Мой двойник что-то ответил – во всяком случае, губы его зашевелились, – но я ничего не услышал. Тогда он отступил в сторону. Я повернулся за ним – и увидел, что он вновь пропал.

Между тем Лукенбах приблизился к намеченной жертве почти вплотную.

Ученый Фи неторопливо воздел длинную холеную руку, как бы в предостережение. Лукенбах и не подумал остановиться, будто шел под гипнозом. Пальцы его крепче стиснули рукоять кинжала, он готовился нанести удар.

На сей раз мы оба – и я, и Фроменталь – рванулись было помешать эсэсовцу, но ученый взмахом руки заставил нас замереть на месте. Когда же Лукенбах приблизился на расстояние удара, Фи вдруг раскрыл рот – широко-широко (человек так не может, словно змея разинула пасть) – и закричал.

Крик одновременно был ужасен – и мелодичен. Казалось, он извивается под высоким сводом пещеры, среди сталактитов, которые задребезжали в ответви мелко затряслись, угрожая рухнуть нам на головы. Впрочем, откуда-то я знал, что этот крик был «сфокусирован», что ли, и его направление и сила в точности соответствовали необходимому.

Треньк, треньк… Ледяные кристаллы позвякивали, негромко бормотали. Но ни один не сорвался.

Крик мнился бесконечным, безгранично протяженным в пространстве и во времени. Под самым сводом пещеры постепенно возник отзвук – ноты словно перетекали одна в другую, и неожиданно рулада оборвалась с резким щелчком.

От группы сталактитов оторвалось ледяное копье – впечатление было такое, словно это произошло по воле Ученого Фи. Оно устремилось вниз, к ухмыляющемуся лейтенанту Лукенбаху, который, по всей видимости, решил, что его противник кричит от страха.

Копье зависло в нескольких сантиметрах над головой эсэсовца. Оно как будто и вправду подчинялось воле Фи.

Крик оборвался. Ученый Фи едва уловимо шевельнул губами. Ледяное копье послушно отклонилось и нацелилось в выбранную точку. Ученый повел ладонью. Копье описало плавную дугу – и элегантно, не подберу иного слова, именно элегантно вонзилось нацисту в самое сердце.

Лукенбах взвизгнул, по пещере пошло гулять эхо, а лейтенант уже забился в предсмертных конвульсиях.

Потом замер, вытянулся на каменном полу в луже крови, что натекла из раны; в груди у него торчало ледяное копье. Мы с Фроменталем потрясенно переглянулись: конечно, погибший был нацистом, но такая смерть…

Гейнор между тем явно пересматривал свою стратегию.

Вот мой кузен подошел к Лукенбаху, нагнулся и вынул кинжал из крепко сжатого лейтенантского кулака. Поморщился, отступил на шаг-другой и посмотрел мне в глаза.

– Кузен, я снова тебя недооценил. Когда же, в самом деле, я научусь воспринимать всерьез и тебя, и твоих дружков? Ты уверен, что не хочешь пойти с нами? Или, по крайней мере, отдать мне Равенбранд, чтоб я больше к тебе не приставал?

Я позволил себе усмехнуться, Фроменталь же громко и сурово произнес:

– Дружище, в вашем нынешнем положении торговаться не пристало.

– Положение – штука переменчивая, – Гей-нор по-прежнему не сводил взгляда с меня. – Что скажешь, кузен? Оставайся здесь со своими новыми приятелями, а меч отдай мне. Я заберу его наверх, чтобы сразиться с Хаосом. Договорились?

– С Хаосом? С самим собой, что ли? – я не удержался от колкости.

– Хаос – то, с чем я сражался, сражаюсь и буду сражаться, – напыщенно заявил Гейнор. – Потому мне и необходим Черный Меч. Если вернешься со мной, тебя ожидают великие почести; у тебя будет власть, ты сможешь вершить справедливость, по которой истосковался наш мир. Гитлер – всего лишь средство для достижения высшей цели, поверь мне!

– Гейнор, – проговорил я, – ты предался Зверю. Ты рассуждаешь о Порядке, но каждый твой шаг, каждое действие – служба Хаосу.

Теперь уже мой кузен расхохотался мне в лицо.

– Глупец! Ты понятия не имеешь, о чем толкуешь! Если думаешь, что я служу Хаосу, ты законченный идиот! Я служу Порядку и буду служить ему вечно. Все, что делаю, я делаю ради лучшего, более стабильного, более предсказуемого будущего. Веришь в такое будущее – добро пожаловать в наши ряды, будем сражаться бок о бок. По правде говоря, Ульрик, это ты служишь Хаосу, а никак не я.