Читать книгу - "Одиссей, сын Лаэрта. Человек космоса - Генри Лайон Олди"

Но знаешь: небо становится ближе...

Б.Гребенщиков

— ...Нет меж ахеян другого такого героя!

— Нет! И не будет!

— Разве сумеем врагов без него одолеть?

— Нет! Никогда!..

— Смертным дано ль сокрушить ту твердыню, что строили боги Олимпа?

— Нет! Не дано!

Что за вопли? Неужто треклятый Ангел собрал из ахейцев хор и разучивает новый гимн? Хотя нет, не ангельский напев: хоть по голосу, хоть по слогу... Гляди-ка, поддакивают. Верней, поднекивают. А голос все-таки знакомый.

Вспомнить бы еще — чей?

— ...так не лучше ли будет всем нам по домам возвратиться? Славы лишимся, добычи, однако же жизнь сохраним?!

— Лучше! Жизнь!

— По кораблям!

— Отплываем!

— Гори она, эта Троя!..

Топот ног, крики. Ничего себе денек начинается! Кажется, у меня уже начинает входить в привычку: ни свет ни заря голышом выскакивать из шатра, куда-то нестись... В прошлый раз обошлось: Лигерон отплывал за провиантом.

А сейчас?

Судя по творившемуся в лагере безобразию, отплывать решили все. И отнюдь не за пищей телесной: по домам. «Вот и конец Троянской войне! — обрадовался спросонья. — Ошибочка вышла, Глубокоуважаемые...» И сразу, обухом по затылку: клятва! Добро бы одна-две

И голоса тех богов, что верят в тебя, Еще звучат, хотя ты тяжел на подъем. Но знаешь: небо становится ближе..., Слышишь? — небо становится ближе... Смотри! — небо становится ближе С каждым днем.

Клятвы! Былая, спартанская, и моя, предвоенная. Что, рыжий, на попятный?

Забыл, с кого двойной спрос?!

— Куда?! — хватаю за плечо ближайшего триккийца, сломя голову бегущего к корабельной стоянке. Два выпученных глаза тупо пялятся на меня, мерцают белками в кровавых прожилках. Губы выплевывают:

— Домой! Навоевались!

— Кто подбил?! Какая сволочь?!!

— Ванакт Агамемнон! — Лицо триккийца расплывается в щербатой ухмылке, отчего клочковатая борода топорщится зимним буреломом. В придачу ужасно воняет луком. — Самолично! А ты что, уши воском залепил? Сирены петь станут — не услышишь!..

Священный экстаз полощется в крике беглеца. Я разрываюсь на части, готовый присоединиться, всем сердцем, всей душой... не могу, нельзя мне... Нельзя!

— Давай, глухарь, собирайся: бери доспех, плывем домой...

Оборачиваюсь.

Словно в спину камнем швырнули.

Посреди площади в полной растерянности возвышается микенский ванакт. Беззвучно, по-рыбьи, разевает рот. Вождь вождей с утра пораньше облачен в боевой доспех: кипрская работа. Только мастера-киприоты украшают панцири с боков радужными змеями. На руке овальный щит грозит ликом Медузы; на поясе — меч в серебряных ножнах. Атрид Агамемнон, в блеске и славе, с воодушевлением призывает народ к повальному бегству?! Не верю! Но ведь собственными ушами слышал! Пусть спросонья, пусть!.. Конечно же: это был голос Агамемнона!

Или микенец совсем от обиды ума лишился?!

...Кипит варево в Кроновом котле. Из-под крышки лезет. Того и гляди, сбежит, выплеснется на угли. Что тогда? Да ничего. Зашипит, уйдет паром в небесную синь. Даже облачка не останется. А если все сбежит? Все и пропадет. Надо бы холодной водички подлить, остудить варево, если уж огонь убавить не судьба.

...Собирается пена пузырек к пузырьку. Слипается воедино. Уже и отдельных пузырьков не разглядеть: несутся гурьбой к медному обрыву. Неужели они хотят вернуться больше, чем я? Паламед тоже хотел — где он теперь?! И прочим брести по смутной дороге, если не пойдут за легконогим поводырем: за мной! Я не есть все, но я есть во всем. Я застрял в вас: тем человеческим, что осталось в испуганных душах, страстным желанием выжить, сохранить маленький уязвимый мирок... Только мое желание — сильнее. Потому что вы всего лишь хотите вернуться, а я вернусь. И еще я знаю: чтобы вернуться, надо остаться. Здесь и сейчас. Вы слышите меня, люди? Это говорю в вас я. Одиссей, сын Лаэрта!

Далеко в вышине, по ту сторону меднокованного купола небес, невидимое дитя зашлось радостным смехом — и на миг мне стало страшно.

Но только на миг.

%%%

— Стойте, ахеяне!

Летят невидимые стрелы. Без промаха. Тайные нити, привязанные у самого оперенья, рассекают воздух. Натягиваются. Звенят. Вынуждают людей застыть на бегу: оглянуться, прислушаться. Вот он, миг тишины, когда люди внимают гласу свыше.

...свыше?

— Стойте, ахеяне! Неужели вы покинете этот берег, оставив вероломных троянцев злорадствовать над вами?! Я уже вижу, как они бахвалятся своими подвигами, называя вас не иначе как трусливыми ахейскими собаками!

Кто-то еще продолжает судорожно карабкаться на борт не готовых к отплытию, вытащенных на берег кораблей. Мечется между сложенными мачтами; надсаживаясь, тащит к судам. Но большинство остановилось: хрупкая грань между бегством и возвращением.

— Неужели вы хотите, чтобы вас постигла участь басилея Менелая, подло обворованного Парисом?! Откажись мы сегодня продолжать битву — завтра троянцы сами явятся к нам! Кто сможет тогда поручиться за ваших жен, за ваше имущество?

Пузырьки сошлись краями: наши жены? наше имущество?

Мое, мое, мое... множество «мое» значит: «наше». Слиплись.

— Неужели вы оставите без отмщения погибших братьев?! Откажетесь от великих сокровищ, сокрытых за стенами Трои? От тысяч молодых троянок и троянцев, которые станут вашими рабами, выполняя любую прихоть господина? Где ваша гордость, мужи брани? Ваша честь, ваше мужество?! Где ваша клятва?!

Летит стрела: в стане эонян надрывается Калхант, пророча скорую победу. Летит другая: южнее, ближе к устью Скамандра, синеглазый Диомед отгоняет от кораблей своих аргосцев. Летит третья: мечется по берегу лжестарик Нестор, забывая хромать и хвататься за поясницу — стойте! Куда?! Грозит кулаком трусам Аякс-Большой; размахивает мечом белобрысый Менелай... Патрокл примчался от безучастной стоянки мирмидонцев, трясет кого-то за грудки...