Читать книгу - "Абсолютная альтернатива - Илья Те"

Каждый есть сам творец жизни своей, и да воздастся ему смерть, кою он заслужил деянием своим.

Фома Аквипский

Или!

Решившись, я медленно поднял голову и осмотрелся кругом. В отличие от «прошлого» Николая, мы с моим носителем знали, чем закончится его последний февраль. Царю пообещают спасение, возможность выезда в Англию вместе с семьей. Он откажется — ведь русский царь должен оставаться в России — и останется, в отличие, кстати, от большинства высших дворян, будущих белоэмигрантов. Дума гарантирует ему безопасность на всей территории великой и необъятной. Однако уже через десять дней после данного обещания семью Императора арестуют. Мне, а значит и Николаю, было прекрасно известно, чем закончится этот арест, энциклопедия сообщала об этом сжато, но очень доступно, рисуя перед глазами жуткую картину цареубийства. И если не ради себя, то ради жизни жены, четырех дочерей и малолетнего Алексея мы с Николаем должны были попытаться!

Нельзя сказать, действовал ли в этот момент лично я или царь Николай Второй. Мы не отличались сейчас один от другого — только лишь информацией, маленьким клочком знаний о будущем, не о фантастической технике или вершинах науки, а о будущем собственных жены и детей. В отличие от меня, никогда не носившего оружие, Николай являлся профессиональным военным и обращение с шашкой, конем, винтовкой, наганом не было ему чуждым, это являлось частью всякого дворянина — обыденным делом, не требующим усилий со стороны мозга. Привычным, как работа печени или сердца. Требовалась только воля, маленькое решение. Остальное — прошло на рефлексах.

В соседнем вагоне через дверь от меня находился сановник свиты адмирал Нилов. Я открыл дверь и вошел.

Массивная, скалообразная фигура адмирала с косой саженью в плечах произвела на меня впечатление в дни совместного путешествия своими размерами и скрытой в размерах мощью, однако сейчас придворный выглядел жалко. Выражение побитой собаки на некогда уверенном и сильном лице вызывало почти отвращение. Бывший капитан черноморского миноносца, в двадцать один год потопивший в бесстрашной лобовой атаке турецкий монитор, бравый моряк, довоенный командир гвардейского экипажа и мой личный флаг-капитан, сейчас выглядел подавленным и несчастным.

Настроение царских вельмож, впрочем, в данный Момент меня совершенно не занимало.

— Константин Дмитриевич, — я обратился к нему с азартным задором в голосе, — мне нужен ваш револьвер.

— Ваше Величество?..

— Стоп. Вы не слышите меня, адмирал, — произнес я уже серьезней. — Сконцентрируйтесь и делайте то, что скажу. На вашем поясе — кобура, в ней находится револьвер, он мне нужен. Просто расстегните кобуру и протяните мне ваше оружие.

Огромный царедворец на мгновение замер, затем молча повиновался. Через секунду в правой руке моей оказался револьвер. Будучи знакомым из энциклопедии Каина с основными системами вооружения сражающихся в Великой Войне держав, я без труда узнал в нем револьвер системы наган. В начале века наиболее перспективным образцом личного короткоствольного оружия считались именно револьверы, сочетавшие достаточную простоту с надежностью и многозарядным барабаном. Врученный мне экземпляр относился к модели 1895 года (утвержденный для русской армии как раз царем Николаем), но не бельгийской, а тульской сборки, калибра 7,62 с самовзводом от нажатия на спусковой крючок. Рукоять знаменитого пистолета украшала накладная серебряная пластина, остальные детали — черное воронение. Упрощенная мушка и литая, цельная рукоять делали русскую модель более простой и технологичной при сборке, нежели известный бельгийской вариант, но отнюдь не внешность и не простота составляли сейчас для меня главную ценность полученной смертоносной вещи. Откинув дверцу револьверного барабана, я глянул вовнутрь. Семь зверей глядели на меня из отверстий, сверкая золотистыми капсулями. Барабан был полон — и это было единственное, в чем я нуждался сейчас.

Защелкнув наган, я небрежно бросил его в карман черкески, кивнул адмиралу Свиты и, пройдя через тамбур, вернулся в вагон-салон.

* * *

Все, казалось, оставались на своих местах. По-прежнему в креслах развалились Гучков и Шульгин. Рузский со своим адъютантом застыли на входе немыми статуями, как будто охраняя новую власть силой оружия. И все же кое-что изменилось. Воейков, мой преданный спутник, стоял, понурив голову, будто отрубленную и пришитую заново — волосы сползли ему на лицо, фуражку он бросил на стол, не в силах пережить момент отречения Государя с покрытой головой. Фредерикс держался чуть лучше, но стоял белый как мел. Руки его сжимались в кулаки, но не от решимости драться, а чтобы сдержать в пальцах дрожь.