Читать книгу - "Незваный, но желанный - Татьяна Коростышевская"

— Может… — пробормотала я, но смолкла, кружок опустился, мы едва успели шагнуть назад, и на площадку перед нами выехала деревянная лестница со ступеньками-перекладинами, похожая на садовую.

«Перфектно», — решила я, устремляясь наверх за начальством. Семен подал мне руку, помогая подняться на чердак. Он был обычным, то есть пыльным, опутанным паутиной и населенным мышиными ордами. Необычным, пожалуй, было отсутствие в нем всякого хлама. Крестовский пригибался, чтоб не стукнуться о балки, мы обогнули массивную колонну печной трубы. За нею обнаружилась постель — набитый соломой дрянной тюфяк. На нем лежал старик. Испугавшись нового покойника, я ахнула и заметила фигуру, юркнувшую почти бесшумно за трубу.

— Акулина, — позвала я, — не бойся. Нас Тимошка прислал.

Начальству же шепотом сказала:

— Ее Акулькой зовут, внучку. Она того… дурочка.

Семен опустился на колени перед постелью, потрогал морщинистую шею старца, оттянул складки век. Запах мяты наполнил ноздри, чародей забормотал что-то свое, тайное, спрятав ладонь под драное одеяло на груди старца. Внучка с опаской выглянула. Было ей годков сорок, на лице расплывалось багрово-коричневое пятно ожогового шрама, нечистые волосы заправлены за уши.

— Тимошка? — спросила дурочка.

— Он нам сказал, где тебя разыскать, — соврала я.

— Тимошка добрый.

Василий Василия всхлипнул, открыл глаза, Семен повернулся ко мне:

— Допрос веду я.

Возражать я даже не подумала. Старик действительно был плох, Крестовский, не прекращая чардеить, говорил с ним ласково и терпеливо слушал.

Акулина поманила меня.

— Чего покажу! — Я приблизилась, на ладони дурочки лежал бумажный цветок. — Милый друг подарил.

— Красиво. — Улыбка получилась не особо, искусственная хризантема, щедро присыпанная блестками, была явно с траурного венка.

— Гаврила. — Женщина с причмоком поцеловала цветок, ее губы заблестели. — Любименький.

— Прощаться она с барином тайком ходила, — прохрипел старик.

— Они в отношениях состояли?

Жар от трубы вызывал слабость, голова немного кружилась.

Василия то ли хихикнул, то ли кашлянул.

— Скажете тоже, в отношениях. Куролесили по молодости. Давно, еще до того как барыня наша Бобруйской стала. Я старшим лакеем тогда служил, Акулька, стало быть, горничной при барышне Неониле. Вот с управляющим и закрутила. Она ведь не внучка мне вовсе, Акулька-то. Новый барин, Гаврила Степанович, когда это все с нею приключилось, просил сироту не оставлять, денег даже дал. Это теперь Акулька за мною ходит, а раньше я за нею смотрел.

— Что приключилось? — Мой голос звучал как будто издалека.

— Я, барышня столичная Евангелина Романовна, — сказал высокомерно старик, — не приучен, чтоб про хозяев сплетни распускать.

— Вам, Василий Васильевич, не о верности господам думать надобно, а о том, чтоб на том свете с вас за чужие грехи не спросили.

— Попович, — ахнул шеф, — какая неожиданная жестокость!

— Да ему сто лет в обед, — возразила я холодно. — Апостол Петр уже ключами позвякивает в ожидании. Только рай он Василию не отопрет, велит на вечные муки отправляться. И все потому, что Василий тот содействия в сыске не оказал, закон имперский тем понося!

Представление, которое мы сейчас разыгрывали, называлось «злой и добрый допросчик», я играла за злого. Семен, следуя роли «доброго», пробормотал:

— Слабый пол в лютости сто очков вперед сильному даст.

Мажордом с этой сомнительной сентенцией согласился и, ощущая с чародеем мужское единение, выложил нам все.

Мария Гавриловна Бобруйская, которой еще и десяти лет тогда не исполнилось, во время ссоры с любовницей папеньки перевернула на нее чан с кипящей смолой. Отмахнувшись от фантазий про рыцарские замки с осадами, во время которых чаны подобные использовались, и поняв, что событие произошло на хозяйственном дворе, где работники попросту смолили бочки, я до боли кусала губы, чтоб не вступиться за честь всех женщин Берендии.

— Вот вы, превосходительство ваше чародейское, — говорил мажордом, — правильно заметили, в злобе женщины сильнее мужиков. Некоторые с малолетства это показывают. И Мария Гавриловна из таких. Ух и зловредная! Демоница, форменная демоница. И хитрая притом. Когда служанке потравленной, к примеру, вздумывалось правды у барина искать, беспамятством отнекивалась. И все с рук сходило.

— Потравленной? — переспросил Крестовский, упреждая мой вопрос.

Все правильно, он беседу ведет, мне не встревать. Пока мажордом рассказывал про барышню-отравительницу, Семен достал из-под подушки аптечный пузырек.

— Ваше лекарство?

Старик рассеянно подтвердил, продолжая свой рассказ:

— Когда Нюта-ангелочек на свет появилась, Мария такую радость перед папенькой изображала, любо-дорого глядеть. Только младенчик болеть начал. Барин, не новый, а Калачев еще, быстро смекнул, что к чему, царствие ему небесное, на правнучку завещание оформил. И что думаете? На глазах Аннушка поправляться стала. Оттого что Мария смекнула: помрет сестренка, они с Гаврилою по миру пойдут.

— Понятно теперь, отчего господин Бобруйский старшую дочь запирал ежедневно, — сказал Семен, понюхав пузырек и возвращая его на прежнее место. — Только почему он остальных своих родственниц под замком держал?

— Так это еще при прежнем барине заведено было, старой закалки человечище был, посконной. Баба место свое знать должна…

Старик еще бормотал что-то мизогинистическое, но все тише и тише, беседа его утомила. Крестовский вытер со лба испарину.

— Акулина, голубушка, проводи нас с барышней к выходу.

Разумеется, с чердака был и другой ход, потому что больного деда по садовой лесенке сюда было никак не затащить. Дурочка, улыбаясь и бормоча «Маня хорошая», повела нас вдоль несущей балки. Через полсотни шагов в полу обнаружилась дверца с железным кольцом-ручкой.

— Каков вердикт? — спросил Семен, спускаясь первым по дощатым ступеням.

— Осужденный за убийство, — ответила я, принимая его руку, — лишается всех прав владения в пользу ближайших родственников. То есть, если Анна Гавриловна, чисто гипотетически, удушила папеньку, ее состояние перейдет Нинель Феофановне, а в случае кончины последней — сестрице Марии Гавриловне.

— Мотив?

— Месть за погубленного любовника. Хороший мотив, драматичный даже.

— То есть вы в него не верите?

— Нет. Это для фильмотеатра подошло бы перфектно, для пьески театральной. Предположу, что все гораздо прозаичнее. Деньги.

— Вы, Евангелина Романовна, — сообщил шеф, — обладаете тонким умом и иоистине мужским хладнокровием.