Читать книгу - "Радужная топь. Избранники Смерти - Дарья Зарубина"

…что кто-то следит за ним из густой зелени семицветным взором. И под прицелом этих страшных глаз так неуютно, так тягостно. Жжет руки пролитая кровь, разъедает кожу, словно кипящая смола обжигает, калит.

Якуб опасливо опустил глаза на свои ладони и вскрикнул: так и есть! Кровь! Кровь! Все руки ею перемазаны!

Он принялся тереть их о рубаху, но ничего не помогало. Якуб на нетвердых ногах подошел к двери, крикнул:

— Ядзя, воды дай! — и тотчас застонал, вспомнив, что уж нет ее в Бялом. Давно нет, к сестрице сам отослал. А всего-то и вины на ней было, что добрая, как телка: губы теплые, ресницы длинные, ко всякому идет. Сам прогнал, а была бы сейчас рядом Ядвига, может, и пришли бы на глупый бабий язык слова, что утишили бы больную совесть, заплатали проеденное виной, как мышами старая одежа, сердце княжича.

— Иларий!

Якуб выглянул за угол. Прыснула прочь какая-то девка. Да и что с нее взять, уж верно, все знают, что обезумел наследник. Такую весть не утаить, как ни крутится Иларий. Вот кто верный друг. Да только как назло нет его рядом, когда нужен.

Якуб схватил рушник с пустого умывальника и, растирая им до красноты руки, побежал по переходам, крича слабым, слезливым голосом:

— Иларий! Иларий!

Занят был манус. Какая-то горожаночка, чернявая, одернула подол, залилась румянцем да так зыркнула из-под собольих бровей, что Якуб отступил за дверь и попросил прощения, что помешал.

— Подожди меня тут, Кася, — сказал манус. И хоть ласково сказал, а стало ясно княжичу, что в досаду Иларию гостья. Только плевать Якубу было и на Илажку, и на баб его — руки, кровавые руки как отмыть?

Иларий взял его перемазанные кровью ладони в свои, и тотчас по сильным пальцам мануса потекли, роясь, верткими змейками ручейки силы. Якуб хрипло ахнул, увидев, что руки его чисты, нет на них ни единого пятнышка, только кожа местами красноватая, полотенцем натерта.

— В землю кровь ушла, Кубусь, — проговорил манус ласково, точь-в-точь как своей полюбовнице.

— Была, Иларий. Кровь. С пальцев на пол капала… — попытался оправдать свой страх Якуб, но манус только горько покачал головой.

— Чья она? Может, то Земля мне пророчит, что смерть по мою душу уж из терема небесного вышла?

— Нет, Якубек. Привиделось тебе. Спал плохо, вот и пригрезилось. Зря ты поднялся. Отдохнуть тебе надобно. Последние гости вот-вот на двор, а ты бледнее Безносой, трясешься как осиновый лист. Сон это был или спросонья померещилось, да только нет у тебя на руках крови. Землицей клянусь. Послезавтра выйдет князю — пухом Землица ему — двадцать один день, трижды седьмой. Поправиться тебе нужно, Якубек, и к камню родовому на твердых ногах выйти. И пролить кровь без страха, а когда камень засветится и все князем тебя признают…

— Пролить кровь, — тихо повторил Якуб. Глаза его невидяще остановились на чем-то за спиной Илария. Уголки губ поползли верх, зубы обнажились в жутковатой улыбке. — Уж я пролил, Илажка! Тебе ли не знать! Кровь — на полу, на лавке. Всюду кровь. Или ты не видишь, как она по стенам течет? Ослеп ты, что ли, Иларий?

Якуб выдернул руки из ладоней Илария, блуждая диким взором по стенам и потолку, покачнулся, ухватившись за плечо мануса.

— Я убил! Я пролил! Проклятый!

Иларий подскочил к нему и зажал княжичу рот рукой. Не хватало еще, чтобы Катаржина услышала. Баба что сорока: подхватила и понесла, с хвоста растрясла. А нынче такого допустить нельзя — у ворот князья окрестных уделов, жадная свора, что ждет не дождется вцепиться копьями и клыками в осиротевшее без Казимежа Бялое.

Белые искорки с ладони мануса заскользили под платок, протиснулись между сжатых губ безумца, впились колдовскими ледяными иголочками в небо. Якуб затих, обмякнув. Иларий подхватил его, как ребенка, на руки. Отнес в покои, уложил на постели. Деловито разжал зубы ложкой и влил настой из трав в горло. И только потом позволил смертельному страху проникнуть в сердце, заставив ноги подкоситься. На ладонях проступили белые и сизые шрамы.

«Неужто всю жизнь мне теперь вот так маяться? — спросил себя манус, с виноватой ненавистью глядя на Якуба, мерно дышавшего под действием колдовского сна и навеянного травами покоя. — Долго ли я его удержу?»

— Он это? Князь Чернский, — прошептала испуганно, выглянув из-за двери, Катаржина. — Он наследника с ума сводит. Говорят, он незримый везде ходить может, мысли читает…

Иларий схватил дуру за косу, втащил за порог и прикрыл дверь.

— Ты что брешешь, Каська? Какого ветра бабий нос суешь не в свое дело? Ни ума, ни силы, а рассуждать обо всем хочешь? Ни при чем тут князь, и не зови его — услышит, явится, передавит тебе горло, станет пытать, так ни я, ни кто другой не поможет. Заболел наследник. Очень отца любил. Ты вот мужа не любила, а седьмицу выла, так что с него спросить? Мать и сестра сама знаешь у кого в руках, отца схоронили — каково ему?

Катаржина, смотревшая на Илария со страхом и обидой, перевела взгляд на княжича. Видно было: пожалела. Задрожала губой, на глазах заблестели слезы. Бабы завсегда до слез коротки.

— Ты говорил, скоро князья на двор будут. А Чернец? Приедет Владислав Чернский? — торопливо заговорила она.

— Кто ж его ведает, — мрачно проговорил Иларий. — Верно приедет. Удостовериться, что земля Якуба приняла, князя своего в нем признала.

— Помоги мне ему за мужа отомстить, — зашептала Каська жарко. — За Юрека и за тебя. Ты правду сказал: слабая я, глупая. Но и слабому Землица в правом деле помогает. Я…

— Помолчи! — рыкнул Иларий. — Верно хочешь накликать Чернца. Какая месть тебе, баба-дура?

Катаржина с трясущимися губами отступила на шаг, но не сдалась, сжала кулачки, глянула из-под белого покатого лба, из-под черных бровей.